— Насколько я понимаю, господин мой принц, Кальмемунис не оставил императору другого выхода. Он всегда умел принуждать людей делать то, чего ему хотелось. Императору оставалось либо снабдить его провизией и избавиться от него, либо рисковать тем, что Кальмемунис начнет войну против самой Нансурии.

— Ну, войны Святейший Шрайя не допустил бы, — отрезал Пройас, не желая оправдывать никого из тех, кто был виновен в этом преступлении. — Итак, Кальмемунис отправился в поход, и теперь он убит? Ты хочешь сказать, что…

— Да, господин мой принц, — угрюмо ответил Ксинем. Он уже успел переварить все эти факты. — Первая битва Священной войны завершилась катастрофой. Они все погибли — Истратменни, Гедафар, — все бароны-паломники из Канампуреи, и вместе с ними бесчисленные тысячи других, — все они были перебиты язычниками в месте, что зовется равниной Менгедда. Насколько мне известно, в живых осталось только около тридцати галеотов из войска Тарщилки.

Но как такое возможно? Разве Священное воинство можно одолеть в битве?

— Только тридцать? Сколько же их отправилось в поход?

— Более ста тысяч: первые прибывшие галеоты, первые айноны и весь тот сброд, что явился в Момемн вскоре после призыва шрайи.

В воцарившейся тишине слышался только рокот и шипение прибоя. Священное воинство — или немалая его часть — уничтожено. «Быть может, мы обречены? Неужели язычники могут быть настолько сильны?»

— А что говорит шрайя? — спросил он, надеясь заставить эти жуткие предчувствия умолкнуть.

— Шрайя молчит. Готиан сообщил, что шрайя удалился оплакивать души, погибшие на Менгедде. Однако ходят слухи, будто он испугался, что Священное воинство не сумеет одолеть язычников, что он ждет знамения от Господа, а знамения все нет.

— А император? Что говорит он?

— Император с самого начала утверждал, что Люди Бивня недооценивают свирепости язычников. Он оплакивает гибель Священного воинства простецов…

— Гибель чего?

— Так его теперь называют… Из-за того сброда, что увязался с ним.

Услышав это объяснение, Пройас испытал постыдное облегчение. Когда стало очевидно, что на призыв шрайи откликнулась еще и куча всякого отребья: старики, бабы, даже дети-сироты, — Пройас испугался, что их войско будет больше похоже на табор, чем на армию.

— Прилюдно император скорбит, — продолжал Ксинем, — но с глазу на глаз настаивает на том, что никакая война против язычников, будь она хоть трижды священной, не увенчается успехом, если ее не возглавит его племянник, Конфас. Ксерий, конечно, император, но все равно он продажный пес.

Пройас кивнул. Он наконец осознал подробности событий, с последствиями которых ему предстояло иметь дело.