Кони, торопясь выбраться из кустов, перешли в галоп и в несколько скачков снова очутились на открытой бескрайней равнине.

— Тогда, значит, все люди обманываются.

Келлхус поймал его взгляд — этот момент был важен.

— Они действуют по причинам, которые зависят не от них.

«Увидит ли он?»

— Как рабы… — начал Найюр, ошеломленно хмурясь. И тут он вспомнил, с кем имеет дело. — Но ведь ты говоришь это только затем, чтобы оправдать себя! Для чего порабощать тех, кто и так в рабстве, а, дунианин?

— Раз уж то, что было прежде, остается сокрытым, раз уж люди все равно обманываются, какая им разница?

— Потому что это обман! Бабьи уловки. Поругание чести!

— А ты что же, никогда не обманывал своих врагов на поле битвы? Ты никогда никого не обращал в рабство?

Найюр сплюнул.

— Мои противники. Мои враги. Они бы сделали со мной то же самое, если бы могли. Это договор, который заключают все воины, и договор этот почетен. А то, что делаешь ты, дунианин, превращает всех людей в твоих врагов.

Какая проницательность!

— В самом деле? А может быть, в моих детей? Какой отец не правит в своем якше?

Поначалу Келлхус опасался, что выразился чересчур туманно, но Найюр сказал:

— Значит, мы для вас все равно что дети?

— Разве мой отец не воспользовался тобой как орудием?

— Отвечай на вопрос!

— Дети ли вы для нас? Да, конечно. Иначе разве мой отец мог бы воспользоваться тобой так легко?

— Обман! Обман!

— Тогда отчего ты меня так боишься, скюльвенд?