Она поняла: именно война отдала этот мир мужчинам.

Люди Бивня падали перед ней на колени. Они умоляли ее о благословении.

– Шайме! – кричал один. – Я иду умереть за Шайме!

И Эсменет благословила его, хотя чувствовала себя глупо. Они сделали из нее какого-то нелепого идола. Она благословляла их и говорила слова, придававшие им уверенности. Они отчаянно нуждались в этом, чтобы умирать и убивать. Очень убедительным тоном, одновременно утешающим и призывным, она повторяла то, что слышала от Келлхуса:

– Кто не боится смерти, тот живет вечно.

Она прикладывала ладони к их щекам и улыбалась, хотя ее сердце было полно гнили.

Воины толпились вокруг нее, звенели оружие и доспехи. Все тянулись к ней, жаждали ее прикосновения, как в прежней ее жизни.

И уходили, оставляя ее с рабами и больными.

«Сумнийская блудница» – так иногда называли ее, но произносили эти слова благоговейно, а не презрительно. Словно для того, чтобы подняться так высоко, нужно было пасть так низко. Она вспомнила об Эсменет из «Хроник Бивня», жене Ангешраэля, дочери Шаманета. Неужели такова и ее судьба – стать заметкой на полях священных текстов? Будут ли ее называть «Эсменет-алликаль» – «Эсменет-другая», как в «Трактате» помечают тезку какого-нибудь героя «Хроник Бивня»? Или ее запомнят под именем супруги пророка?

Сумнийская блудница.

Небо потемнело, и утренний бриз донес до нее кровожадные вопли. Наконец-то началось… и она не могла этого вынести.

Она не могла этого вынести.

Отказавшись от предложений посмотреть на сражение с края лагеря, Эсменет вернулась в Умбилику. Там не было никого, кроме горстки рабов, собравшихся у костра на завтрак. Только один из Сотни Столпов – галеот с перевязанной ногой – стоял на страже. Он низко поклонился, когда Эсменет проплыла мимо него в полумрак шатра. Она дважды подала голос, проходя вдоль гобеленовых стен, но никто ей не ответил. Все было спокойно и тихо. Грохот сражения казался невероятно далеким, словно доносился из другого мира сквозь щели здешнего. Эсменет дошла до спальни покойного падираджи, поглядела на большую позолоченную кровать, где они с Келлхусом спали и совокуплялись. Она вывалила на ложе свои книги и свитки, села рядом с ними на покрывало и не читала, а просто наслаждалась, лаская пальцами гладкие сухие листы. В руках Эсменет они становились теплыми, как ее собственная кожа. Потом непонятно почему она принялась пересчитывать их, как жадный ребенок считает игрушки.

– Двадцать семь, – сказала она в пространство.

Колдовство, творившееся в отдалении, потрескивало в воздухе, золотые и стеклянные предметы отзывались гулом.