— Я понимаю убить… Но вот так…

Слегка привлекаю её к себе, глажу ласково по голове:

— Не плачь, дочка. В Нуварре такого точно нет.

Внезапно раздаётся сердитый голос женщины, ухаживающей за спасёнными:

— Постыдился бы, господин! Свою коровищу ласкает у всех на глазах, да ещё дочкой кличет, разврат прикрывает! Какая он тебе дочка?! Полюбовница, небось!

— Сноха она мне. Сноха. Потому и дочь.

— Какая сноха?! Тебе, небось, три десятка едва минуло!

Ухмыляюсь, потому что девчонки, лежащие в фургоне, явно заинтересовались назревающим скандалом, и я вижу их злые лица. Хьяма, заливаясь слезами, освобождается и уходит к машине.

— А полста с пятёриком не хочешь, тётенька? Я из Нуварры. И у нас там по двести лет живут. А то и больше!

— Ну… Ну… Нуварра?!

— Да. Я не из Русии. Их Нуварры.

— Господин эрц?

В нашу беседу вклинивается голос одной из девчушек. Она приподнимается на локте, с трудом. Но уже самостоятельно.

— Да?

— Я — Мирия Сароха, ваша светлость. Дочь Калеба Сароха…

…Калеб Сарох… Это же тот химик, которого я безуспешно пытался сагитировать уехать к нам, когда всё ещё только готовилось заговорщиками… Человек, создавший местную периодическую систему. Гений химии, великий теоретик и практик одновременно. И я вспоминаю тут юную, стройную девушку, которую учёный, толстенький кругленький весёлый человек ласково называл своим светилом…

— Вы?!

— Я вас вспомнила… Вы приходили к нам перед самым… Концом… Ещё приносила вам накву…

— Я тебя тоже вспомнил, девочка. Только не узнал… А где твой папа.

Внезапно она падает на подушку, её плечи вздрагивают. Потом задушенно вскрикивает: