Изображение было плохое, слишком маленькое, слишком зернистое и нечеткое, чтобы понять происходящее, даже если бы картинка была цветной. В чуть позелененном черно-белом изображении вообще ничего нельзя было разобрать. Теперь оконечник был практически не виден, о его присутствии говорила лишь быстро сжимающаяся тень, частично затмевающая огни, озера и реки света внизу.

Потом от огней внизу, казалось, отделилась светящаяся точка и устремилась навстречу оконечнику, который теперь летел кубарем, мигал и крутился еще отчаяннее, пока поднимающаяся точка света не пролетела мимо него и камеры. Еще с дюжину световых точек поднялись с залитого светом поля, за ними последовал еще один, более мощный залп, потом еще один. Видимые на искажающем краю экрана новые искорки веером поднялись навстречу другим оконечникам. Тот оконечник, за которым следила камера, увернулся от трех летящих вверх огоньков, но один из трех мигнул, едва пролетев мимо, и мгновение спустя появились четкие очертания оконечника на фоне вспышки, на три четверти с одной стороны его охватило пламя, которое вскоре объяло его целиком, и в этом сиянии пропало все то, что было видно внизу прежде.

Экран затопило светом. Даже на таком старом, грязноватом экране от этой вспышки стало больно глазам.

Потом экран потемнел.

— Удовлетворены? — спросил Ватюэйль.

Молодая доктор ничего не ответила, записала что-то у себя в блокноте.

Они сидели в безликом кабинете, наполненном безликой мебелью. Они сидели на двух дешевых стульях перед столом. Старинного вида телевизор стоял на поверхности стола между ними, по столу и полу петлял провод питания. Окно с приоткрытыми вертикальными жалюзи выходило в отделанный белой плиткой световой колодец. У белых плиток был грязноватый вид, и световой колодец пропускал мало света. Гудящая тусклая флуоресцентная лампа была установлена в углу потолка и источала яркое сияние, которое придавало бледному лицу молодого доктора нездоровый оттенок. Возможно, и его лицу тоже, хотя у него кожа была более смуглая.

Ощущение незначительного покачивания, чувство, будто вся комната немного ходит из стороны в сторону, противоречило четкой уверенности, что они находятся в обычном здании на земле. В различных колебаниях наблюдалась определенная регулярность, периодичность, и Ватюэйль попытался высчитать продолжительность интервалов. Похоже, таких интервалов было два: долгий, длившийся около пятнадцати или шестнадцати сердцебиений, и короткий, приблизительно в треть первого. Он использовал сердцебиения, потому что у него не было часов, или телефона, или терминала, да и настенных часов в комнате нигде не было видно. На руке у доктора были часы, но слишком маленькие — он на них ничего не видел.