Наш разговор закончился так же быстро, как начался. Я уже было думала лечь спать, подальше от тягостных мыслей, но возле костра меня поджидал встревоженный Хаку. Время было уже далеко за полночь, и я удивилась, почему паренек еще не спит, ведь храп Заку я услышала еще на подходе к нашему шатру.

Юноша поведал мне о странных вещах:

– Когда Закарайя уснул, я пошел в лес справить малую нужду, – с неловкостью начал тот. – И когда возвращался обратно, увидел огонек, промелькнувший меж деревьев.

– И что?

– Это был Демиан! – в его глазах отразилось нечто, похожее на страх. – Мне показалось странным, что он отошел так далеко от лагеря, и я решил проследить за ним.

Я задумалась, Хаку продолжил.

– Он остановился возле пруда, поставил рядом лампу, снял рубашку.

– То есть ты подсматривал за ним, пока он мылся?

– Нет, нет, ты что! – запротестовал юноша, замахав руками. – Я тоже так сначала подумал, собрался уходить. Но потом присмотрелся.

– И что же ты увидел? – я заулыбалась. Отнекивания Хаку показались мне забавными.

– Его рука и часть спины, – парень показал на себе. – Они были покрыты какими-то наростами, или, может язвами. Выглядело это жутко, словно у него проказа! Он долго сидел на берегу и рассматривал свою руку, ковыряясь в язвах прутиком!

– По-моему, меня сейчас стошнит, – фантазия позволила мне представить эту неприятную картину. Не знаю, что меня настораживало больше: Демиан, уже начавший разлагаться, или же Хаку, не знающий, что он сам из армии восставших мертвецов. Конечно, юноша был счастлив меня видеть, задавал много вопросов о длинных ушах и приключениях, но при этом он не помнил, как на Ортог напала хозяйка Песка. Я не стала расстраивать друга дурными вестями. Аэдан, видимо, тоже. Хаку стал для нас полноценной заменой Ерихона, однако потом это не понадобилось – вскоре бард вернулся сам.

Он буквально ползком добрался до ворот Южного лагеря, а там его определили к старухе-травнице на лечение. К вечеру того дня он был уже свеж как огурчик, но его подавленный, угрюмый вид не давал мне покоя. Бард перестал улыбаться, шутить, и все время смотрел на меня так, будто я стала его злейшим врагом. Большую часть времени парень сидел на краю обрыва, свесив вниз ноги, и безмолвно смотрел на далекие башни столицы. Добиваться от него ответов было все равно, что биться головой о каменную стену – безрезультатно. Он продолжал молчать, не говорил нам, где пропадал эти несколько дней. Обмолвился лишь, что долго блуждал по лесу, прежде чем выйти на торговый тракт, ведущий к Ортогу.

Я не верила ему. Чувствовала, что в нем таится злоба. Хотела помочь несчастному, но не знала как. Это разъедало душу. Я все задавалась вопросом: почему он не хочет открыться мне? Но вместо ответа боль жужжала в висках.