– Во имя Милостивого! Мусалласа готова! Давайте, давайте же сюда свои миски, о верующие!

Сидевшие вокруг костра разом всколыхнулись и с громким деревянным стуком затолкались посудинами у кипящего котелка. Степенно разливая кашу по мискам, Рафик помахивал половником и сладко приговаривал:

– Но и это еще не все! Горячая похлебка избавляет и от ватной одежды, и от топки, от которой все прокапчивается и становится вонючим. Вдобавок топливо быстро сгорает, а те, кто топит, подвергаются опасностям пожара, и приходится тратить на него уйму денег!

Каша и впрямь вышла вкусной – разваристой, с жирной янтарной пленкой над набухшими зернышками пшеничного толокна. Жадно облизывая ложку, куфанец вежливо пробубнил с полным ртом:

– Воистину, о Рафик, такое дело не постигается умозрением, оно может быть только ниспослано небом…

Некоторое время все благодарно и молча жевали.

Потом кто-то из куфанцев, Абу Каб, что ли, мрачно сказал:

– А я бы все равно чего-нибудь выпил!

– А нечего, – так же мрачно отозвался Хунайн.

– А до ночной молитвы всего ничего, спать неохота, пить нечего, что делать? – уперся Абу Каб.

И тут со стороны палаток каидов донесся приветственный гомон.

– Что там, во имя Всевышнего? – заорал куфанец знакомцу у соседнего костра.

– Вестовой из ставки! – крикнули ему в ответ. – Приказ, говорят!

– Ну-ка я пойду посмотрю-послушаю, – тихо сказал Марваз и поплотнее завернулся в джуббу.

Птицы в лесу заорали в страшном переполохе, отвечающем оживлению лагеря.

Спешно дожевывая, все обтирали лепешками миски и поднимались.

– Мы все пойдем послушаем, – пробормотал Хунайн. – Все послушаем, что за приказ…

– …У нас есть время до ночной молитвы, о шейх, – тихо сказал аль-Мамун, перебирая четки.

Огонек в носике стеклянной лампы горел ровно, не дрожа. Тем не менее Джунайд почему-то провел пальцем сквозь язычок пламени, словно поправляя фитиль.

За пологами шатра слышались надсадные крики: рассылали вестовых. Шейх сидел расслабленно, безучастно, полуприкрыв не по-человечески большие глаза. Аль-Мамун отметил про себя, что Джунайд переоделся во все чистое. В пахнущей ладаном полутьме шатра рукава белой рубашки, казалось, светились. Темная шерстяная хирка скрывала доспехи – если они были на этом странном суфии.