В душной влажной тишине на ветке набухала капля. Ее брюшко вытягивалось темной водой, словно прелая листва под ногами тянула ее вниз, вниз.

Капля сверкнула и упала, ветка вздрогнула и просыпалась дождиком.

Буран шумно выдохнула. И вдруг заикала, зашмыгала:

– Ыыыыы… Н-не… не я… я не буду… я не…

Развернувшись всем телом, Зубейда размахнулась и влепила пощечину по обрюзглому, замазанному сурьмой лицу. Женщина визгнула, Зубейда ударила снова – наотмашь, не жалея пальцев.

– Мразь… Тупая несмысленная мразь… – прошептала она, придерживая ушибленную – попала по подбородку – ладонь.

Мараджил отодвинула кормилицу и сделала шаг вперед. Задумчиво посмотрела на Буран. Вздохнула и потянула из ножен длинный хорасанский кинжал – прямое лезвие тускло блеснуло в полутьме качающихся, капающих листьев.

– Бесполезная дрянь, – покачала головой парсиянка.

– Н-не на-ааадо-ооо…

Черной глупой тушей Буран подалась назад, пытаясь ползти на заднице по камням и мелким сучьям.

Мараджил шагнула снова. Зайнаб стояла столбом, вытаращив глаза и приоткрыв губы. С нижней свешивалась капля слюны. Жена Мамуна тоненько блеяла – как овца, которой связывают ноги перед убоем. Овце нельзя показывать нож, это против шарийа, но она его все равно чувствует…

– Меня сослали в Хисн-аль-Сакр, – с тихой, лютой ненавистью пробормотала Мараджил. – В глушь, в холод, в безлюдье. Из-за тебя, сука. Подумать только, я ведь могла опоздать к переправе…

И, зашипев, парсиянка цапнула Буран за платок, мстительно скривилась и всадила лезвие под подбородок. Жена Мамуна вытаращилась, засипела и забулькала. На грудь по черной ткани влажно потекла кровь.

С чавкающим звуком выдернув нож, Мараджил пнула обмякшее тело в плечо, и оно завалилось на спину.

– Ее убили танджи на переправе, – тускло проговорила парсиянка, медленно вытирая лезвие об абайю убитой.

– Да… да… – шелестом откликнулись все.

Даже Зубейда услышала свой шепот. Буран лежала, жалко раздвинув колени. Дыра под подбородком все еще била багровым ручьем освобожденной крови.

– Тетя Бура-аааан… – пискнул ломкий мальчишеский голос.

Марван заревел, а сидевший рядом Аббас завизжал, как резаный:

– Убили, убили, убили!