Мелкие барханчики пустыни схватывались беспощадным полуденным зноем. Горизонт и земля плыли волнами мари, ослепительный свет разбивался темными блюдцами тени. Силуэт раскинувшей крылья птицы скользил над пустыней, морщась и изгибаясь.

Песок в мире хен всегда был красным. Возможно, от крови тех, кто веками ложился в его толщу: верблюдов, коней, овец, мужчин, женщин, детей. Черные гривки травы оказывались волосами присыпанной песком женщины. Под галькой на дне вади истлевали кости антилоп. За длинными дюнами, в ложбине бились на ветру лоскуты на палках: там от века зарывали в землю новорожденных девочек. Далеко за холмами шакалы растаскивали трупы налетчиков, отравившихся гнилой водой. Привязанные к кустам, мелко дрожали и бились их подыхающие от жажды лошади. Хрипел верблюд, которого в четыре руки тянули за повод: не желал становиться на колени, не хотел подставлять горло под блестящий нож в руке тощего смуглого человека. Песок багровел, наливались чернотой тени.

Уходящие в никуда колонны призрачного города розовели в закате. Кости животных, сумеречников, людей и существ невообразимо древних распадались в прах в раскаленной почве, в слоях осколков, черепков, обрывков пергамента и медяшек. Слой за слоем под бесконечными, в стороны расходящимися колоннами Ирема – на огромную, многовековую глубину. Останки прежнего Ирема, другого города, других существ спрессовывались в кладбищенский тлен, в перегной, громадным весом камня и времени раздавливались в липкую пленку, в тину, в густую черную нефть.

Колонна за колонной шло войско, тянулись караваны верблюдов, люди входили в Ирем, потом покидали город. Вычерпывали колодцы, со дна поднимался ил. Тень ястреба скользила над головами, люди смотрели вперед, боялись оглядываться по сторонам. Лошади дрожали тонкими ногами.

Все они умрут – люди, лошади, верблюды. Слой за слоем лягут в бесчувственную, равнодушную землю под равнодушным небом: удобрения для будущих поколений, смрадное густое масло для жалких светильников тех, кто придет следом.

У северных и у южных ворот Ирема – мест карматских жертвоприношений – песок блестел лужами и хлюпал красным. И шевелился со стоном, словно тех, кто напитал его кровью, закопали живыми. Солнце пройдет по небу раз за разом, зной переплавит тела мертвых, песок высохнет. Кровь, плоть, кости сгниют, их передавит земля. Все забудется, тощая женская рука в оборванном рукаве поправит фитилек светильника – чадит. Женщина, ее муж, ее ребенок тоже умрут и станут нефтью.

Светильник чадит.

Тень ястреба скользит по пыльной взвихренной земле Дехны. Трупы коней и верблюдов, свившиеся от знойной муки тела отставших. Задремал, упал с коня или верблюда, войско ушло вперед, его не видно даже в миражах. Затерявшиеся в безмерности красной равнины одиночки корчились на раскаленном камне, небо и солнце равнодушно наблюдали их гибель.