Ему даже показалось, что лаонский выговор у него вышел вполне сносным.

– А ты вообще помолчи, ты чужак и права голоса не имеешь, – строго оборвал его Амаргин.

– Да идите вы все к шайтану! – пробормотал нерегиль на ашшари.

Амаргин между тем выпятил губу и осмотрел всех.

А Тарег сморгнул и открыл глаза для второго зрения. В сером неярком свете призрачного мира подвал казался умытым и четким, как квадрат во время урока геометрии. По стенам колыхались, развеваясь волосами и полыхая белесым пламенем, тени лаонцев. Их оказалось – о боги, как много – тринадцать? Нет, вон еще кто-то… и еще кто-то… шестнадцать, шестнадцать душ…

– Вот что я вам скажу, молокососы, – сурово высказался Амаргин. – Хватит верещать и терять попусту время. Что было, то было. А сейчас пришло такое, что пора отложить все в сторону. Навсегда.

Рвущиеся под ветром хен тени явственно вскинулись. Амаргин невозмутимо продолжил:

– Но и ненадолго. Если Стрелок прав, то отряд из пары тысяч карматов не оставит от этой убогой деревни камня на камне. Мы так и так через пару дней погибнем, и все наши распри канут в Великую Пустоту вместе с нами. Но эти пару дней мы будем наслаждаться хорошим боем и сумеем забрать с собой не одну человеческую свинью. Что скажете, господа?

– Да… да… да… ты прав, Амаргин… – закивали и зашелестели тени.

– Скажи айсенам, что мы согласны на их условия, Стрелок, – посмотрел Амаргин ему в глаза.

Они были желтыми и стеклянными, как у набитого соломой барса в мастерской чучельника. За ними клубилось страшное, черное, горькое, как мышьяк, горе. Лаонец понимающе скривил губы: мол, я знаю, что ты видишь, но мне все равно. Смигнул и отвел взгляд.

* * *

На улице чествовали аль-Хатиба аль-Куртуби. Именитый богослов продвигался в толпе неспешно, кивая избранным и изредка протягивая руку в благословении.

Наблюдавший за процессией Абу аль-Хайр сидел высоко над улицей и хорошо видел, как кивала и поворачивалась белая чалма муаллима, медленно сплавляясь по реке из людских голов. Ученый муж ехал верхом, смирного мула в простой кожаной сбруе держал под уздцы старый невольник в хлопковом халате. Другой нес курильницу – прежде чем начинать преподавание хадисов, аль-Хатиб расчесывал бороду и просил обойти его с благовониями и молитвой. Третий невольник тащил стопку бумаги и деревянный ящик с письменными принадлежностями.

Толпа восторженно орала и толкалась как оголтелая: к аль-Хатибу протискивались отцы семейств – коснуться рукава, это считалось хорошей приметой. Четвертый невольник, крепкий зиндж с непокрытой курчавой головой, высоко поднимал толстую палку. Чернокожий грозил особо ретивым почитателям святого шейха: тягая за полы халата и дергая за рукав, те могли стащить аль-Хатиба с седла. Не пробившиеся к мулу довольствовались тем, что перли напролом по обе стороны, словно косяки рыбы в бурной реке: верующие надеялись собрать пыль в месте, которого коснутся сандалии шейха, тот ведь доедет до Масджид Набави и спешится и пройдет к ступеням.