Раздался треск, тростниковая занавеска проломилась, и на расстеленное перед Абу аль-Хайром полотенце шмякнулась длинная кожаная туфля.

– Таа-к, – тихо сказал себе начальник тайной стражи.

Сегодня все не задалось с самого утра. Следовало еще ночью понять, что ничего хорошего не ждет Абу аль-Хайра ибн Сакиба в этот дождливый осенний день.

Ибо ночью, вернее, под утро, жена устроила ему натуральную выволочку. Нет, конечно, Утайба права: так не годится. Это против законов и против обычаев. Но что он мог с собой поделать?

Ночью, дав ему излиться, жена быстро уснула, а ему захотелось еще раз. У стены спала рабыня из комнатных невольниц, молодая, статная, ибн Сакиб давно на нее заглядывался. Абу аль-Хайр зашел к женщине за занавеску, лег и насладился ее фарджем. Печати у девки не оказалось, но он не расстроился: рабыню он брал не для постели, а работницей и потому насчет девственности у торговца не любопытствовал. Женщина была из бедуинов, продали ее еще в детстве, но дурёха так и не пообтесалась в городе: завернув ей рубашку, Абу аль-Хайр нащупал столько волос между ногами, что пришлось раздвигать все пальцами, чтобы ввести зебб. Зато баба оказалась гибкой и податливой, с крепкими, торчащими еще грудями – видно, что не рожала. Утайба после третьих родов совсем раздалась, стала рыхлой и вялой. А эта покусывала ему зажимающие рот пальцы – Абу аль-Хайр опасался, что рабыня закричит и рабудит жену, – поддавала бедрами и сильно сжимала промежность, прихватывая зебб то у самого основания, то у кончика. От бабы пахло козлятиной и потом, но фардж у нее оказался выше всяких похвал: упругий, мгновенно влажнеющий, сильный и узкий. Не то что у Утайбы, да после третьего ребенка там стало как в мешке, никакого удовольствия. Такой фардж он пробовал только у одной ятрибской певички – молоденькой, она принимала мужчин всего-то около года, и между бедер у нее все еще было тесно и жарко, не то что у бывалых шлюх, у которых внутри чувствовалась проторенная множеством верблюдов дорога. К тому же поднаторевшие в своем искусстве певицы выгибались, сжимались и постанывали по привычке, безо всякой страсти. А той ятрибочке было еще взаправду больно, она попискивала, особенно когда Абу аль-Хайр начинал мять ей груди. Вот и рабыню он тискал как следует, лизал торчавший из кулака сосок и изливался раз за разом. За этим-то проснувшаяся Утайба его и застукала.

Жена орала так, что слышали, наверное, все соседи. «В одной комнате! В одной комнате!» Да, так не годилось, по закону нельзя совокупляться с женщиной, не отпустив предыдущую. Тьфу ты…