– Избушку бы срубить… Ты где лопату достал?

– У одной вдовы позаимствовал.

– Мне калик сказал, тут покровителей нет. Мы же для них, как зеки, каторожники…

– Каторжников на Руси любили…

– Это на Руси. Здесь нас презирают.

Калюжный засмеялся:

– Это верно! Тоже не ожидал такого приема!.. Но я же казак. Если мне не дают – беру сам.

– Ладно, пойду я… – Ражный встал. – Скоро вечер, темнеет рано…

Чувствовалось, что дерзкому араксу, вне правил вызвавшему боярина на поединок, было тоскливо одному.

– Оставайся, переночуешь, – с надеждой предложил он. – Я вон камелек в берлоге сложил, по-черному можно топить…

– Нет, нельзя мне оставаться, брат, – с сожалением проговорил Ражный, заглядывая в берлогу. – Нам сейчас лучше поодиночке, каждому в своей норе…

– Почему?

Ражного подмывало рассказать, что еще будет время, когда бренка разведет араксов по двое, чтоб вырывали друг у друга «я» вместе с корнем, но это была чужая тайна, доверенная лично ему…

– Мы вдвоем с тобой до такого договоримся, – усмехнулся он, – что наутро сбежим из этого леса к чертовой матери. И никогда не узнаем, что же замыслил наш духовный предводитель. Вместе со своими опричниками.

– Да что замыслил? – Калюжный вонзил лопату и сел на порог своего жилища. – Убирают конкурентов! Всех строптивых в Сирое – глядишь, половина в мир уйдет. А остальных подомнут, скрутят. Такое ощущение, будто они бессмертные!.. Или решили сгубить Засадный Полк!

– Будь здрав, Сергиев воин! – Ражный помахал рукой. – Поживем – увидим!

Вечером мороз несколько спал и даже ветерок стал пошумливать в кронах, а он все шел и шел в прямо противоположную сторону от берлоги Калюжного, уже по привычке высматривая места, пока совсем не стемнело и не вызвездило.

Разводить костер он не решился, опасаясь выдать свое присутствие, снова по-кабаньи забрался под развесистую ель, наломал лапника и сел, свернувшись в эмбрион, – не спать, подремать до рассвета. Однако трижды засыпал на минуту-две и вздрагивал от отчетливого и близкого стука топора по мерзлой древесине. Проснувшись, он выслушивал шум ветра, далекий скрип дерева и снова погружался в дрему, уверенный, что специфический звон хорошо закаленного лезвия ему грезится, ибо за этот день он не раз думал о топоре, с которым в лесу не страшны ни голод, ни холод.

К утру Ражный окончательно озяб, вылез из укрытия, быстро разделся и растерся снегом. Ночной ветер унялся, хотя кроны еще монотонно и как-то однообразно шумели, предвещая скорую оттепель. Была мысль развести огонь, но на горизонте уже пропечаталась светлая полоска, да и разогнанная по телу кровь согрела затылок и ноги. Он посмотрел во все стороны, выбирая направление, пошел было на запад и боковым зрением уловил некое искажение привычного лесного ландшафта – глаз зацепился, а разум еще не отметил сути перемены. Ражный сделал несколько шагов вперед и все-таки обернулся…