В глазах Сильвии появляется огонь. Ждет скандала.

– По поводу вашей теории, – говорю я, устраиваясь поудобней. – Вот вы говорите про внутреннего гения, скрытого в каждом, это красиво, в этом что-то от воззрений халкантийских философов… Гора Оливус, вдохновенные творцы, расцвет поэзии. С другой стороны, наблюдая окружающий мир, что мы видим?

Я делаю выразительную паузу.

Все молчат. Втягиваюсь в роль светского льва. Регина барабанит пальцами по внешней стенке бокала. Делаю изрядный глоток, улыбаюсь:

– Видим, что большинство представителей человечества бесконечно далеко от халкантийского идеала. Неравенство здесь заключается даже не в социальном положении, а в изначальных предпосылках. Люди не равны. А некоторые вообще не люди. Не всем суждено быть гениями. А что до идеалов… Мне нравится думать, что хрен у меня размером тридцать сантиметров… Хотя на самом деле он на пять сантиметров меньше.

Повисает звенящая тишина. Ибис довольно крякает.

Лукисберг хлопает глазами, а потом расплывается в улыбке.

Все оживают.

– Блестяще, – говорит Лукисберг. – Как выразительно! Правда, дорогая?

Последняя реплика предназначается Регине. Надо видеть ее лицо при этом «дорогая».

Ибис производит неимоверные усилия, чтоб обрести контроль над лицевыми мышцами.

Сильвия радостно хохочет.

Тина, кажется, ничего не поняла.

Еще одна ночь вдвоем.

Огонь в камине бросает на нас тени. Я сижу на кушетке, завернувшись в халат, с незажженной сигаретой в руке, смотрю на Сильвию.

Расхаживает от окна к двери, читает мою рукопись, хрустя большим зеленым яблоком. Светлые волосы распущены по плечам, из одежды на ней только ажурные чулки и намотанный на шею шарфик. Тот самый – вульгарный, с искорками.

Любуюсь, какая она грациозная, гибкая, нездешне загорелая.

– Ну? – спрашиваю, ломая в пальцах сигарету.

Небрежно отмахивается. Читает дальше, мягко ступая по паркету узкими ступнями.