— Все — от людей, — устало сказал Лютовой. — И даже ты — от людей. Обретший квазижизнь кусок уплотненного страдания, подлости, боли, безверия — всего, что слишком перенасытило ноосферу планеты в последний век. Так что нечем тебе гордиться. Люди тебя создали. Люди тебя и уничтожат.

— Нет, — с улыбкой покачал головой ночной гость. — Ошибаешься, старик. Меня уже сейчас очень и очень трудно уничтожить. А вскоре я получу такую подпитку, что стану вечен и неуязвим.

— И чем же ты будешь питаться на мертвой планете? — усмехнулся профессор.

— Все люди не умрут, — пояснил гость. — Человек — живучее создание. Но впереди — века и века дикости. Поклонения мне. И открытого, под разными именами, и завуалированного, но не менее истового. Тупые племена людоедов, бродящие по земле среди остатков вашей цивилизации, среди медленно, мучительно оживающей природы, кишащей мутантами и уродами. Медленное, мучительное выползание на — вот ведь ирония! — рубеж, когда на их шеи усядется кто-то самый сильный и наглый и погонит их в «новую цивилизацию». В новый бессмысленный круг. Уже далеко не первый круг. Так будет всегда. Пойми, старик, — всегда. Более всего люди страшатся своих же выдумок, неистовей всего поклоняются своим же овеществленным страхам. А такие, как ты, — редкость. И такие почти всегда бессильны. И ваша мука — при мысли, что вы знаете правду, но вам никто не верит, — тоже моя пища, старик. Ты верно сказал: все — от людей. И в первую очередь от них — их несчастья, беды и муки. Круг замкнулся, затянулась петля. Я снова победил. Мне жаль, что твое тело уже подошло к концу и ты не увидишь этой моей победы во всей ее полноте.

Он улыбался. Ослепительно-белыми зубами, на которых плясали алые отблески. Скрестив на широкой груди сильные руки с изящными длиннопалыми кистями. Смотрел сверху вниз на сидящего в кресле Лютового и — улыбался.

— Люди умирают по всей земле, — звучал его голос, похожий на шорох песка, только оглушительно громкий. Лютовой когда-то слышал, как «поют» барханы в пустыне, и подумал: не его ли песню они пели? — Те, кто выжил в ядерном огне, умирают. Каждую секунду. Родители, которые потеряли своих детей. Дети, брошенные своими родителями. Детские мечты, детская радость, детская вера — текут прочь, как вода в сите, беспомощны пальцы, старающиеся ее удержать… Они чернеют и вливаются в меня — страхом, безнадежностью, безверием. Взрослые умирают, понимая, что бессильны, — как сладостно их бессилие, старик, если бы ты знал… Друзья отбирают у друзей последнюю канистру бензина. Брат убил брата из-за сухаря. Тот, кто считал себя гордым человеком, готов удушить в подворотне ребенка, несущего пойманную крысу… или уже не только удушить, а — съесть удушенного? Все книги, все фильмы, все картины, воспевавшие высокое, светлое, чистое, — не более чем мучительное воспоминание, вызывающее злость к тому, во что ты верил. Снег, старик. Скоро придет Великий Снег. Он уже пришел во многие места — я слышу, как потрескивают счетчики Гейгера под этими снежинками. Глупый старик, ничтожное тело, мозг — может быть, единственный мозг на земле, который понимает, что происходит! Я подожду здесь, пока ты умрешь. Ты знаешь, что такое смерть? У нее…