Девушки выпили по пятьдесят и закусили остатками какого-то паштета из сухого пайка.
– Кстати, откуда такой хороший коньяк? – вертя бутылку и разглядывая этикетку при тусклом освещении свечи, поинтересовалась Нина.
– Знакомый из поисковой службы подкинул, – пояснила Оксана. – Пару дней назад они город проверяли, очень много брошенных машин, водители погибли в эпидемию, вот и шмонают стоянки на предмет полезного. Нашли целую фуру с хорошим спиртным, он мне и презентовал по бутылке из всего, что нашлось. Есть виски нескольких сортов, абсент, ещё два вида коньяка, текила, водка «Абсолют». Пока допёрла до дому, чуть не надорвалась.
– Ну, коли ты такая богатая, давай ещё по пятьдесят, – предложила Нина.
– Давай, всё равно пока эфиров не будет, сейчас Калюжный пытается решить проблемы с вещанием, хочет, как в блокадном Ленинграде, установить на улицах громкоговорители, тогда можно будет читать новости в прямом эфире. Но когда это ещё будет? Город замер, все ждут бури и беспокоятся за тех, кто должен её встретить грудью. У меня вчера оператор, когда погас свет, взял мобильную камеру и запас аккумуляторов, закинул автомат на плечо, попрощался и пошёл в свою бригаду, тоже на передний рубеж. Сказал, будет воевать и снимать. Выживет, пустим в эфир его репортажи, нет – указал несколько мест, где будет оставлять флешки, чтобы я их забирала. Буднично так сказал, обыденно, равнодушно, словно в область поехал сюжет о свинопасах снимать и самое страшное, что ему грозит, – это в кучу дерьма вляпаться. Глядя на него, я поняла: ужасы последних месяцев сделали нас равнодушными к своей жизни и смерти, да и к чужой тоже. Мы прошли рубеж невозврата. Ещё накатим?
Нина посмотрела на пустую стопку.
– Давай, – решительно кивнула она. – За мир, за жизнь, за людей, которые смогут это пережить. И за тех, кто уже погиб.
Девочки помолчали и выпили, не чокаясь. Странный тост получился – и за живых, и за мертвых.
Оксана посмотрела за окно, там уже было серое небо, осаждённый город ждал новый день. Последний спокойный день.
Ночью никто не спал, все знали: утро будет уже не таким, как вчера и позавчера. Полученные радиоперехваты твердили об одном – в пять утра москвичи начнут. Двое пленных это подтвердили – лазили по брошенному кварталу, мины искали. В подвале было людно, человек сто расселись кто где, наверху остались только наблюдатели. Все знали, что москвичи начнут с артподготовки и авианалёта, нет нужды сидеть там. Если этот идиот Зеленцов решит двинуть танки, то их обнаружат намного раньше, чем те выйдут на ударную, бойцы успеют поднять наверх тяжёлое вооружение. Вообще, в последний день вся активность на рубеже обороны стихла, люди старались не выходить без нужды, чтобы не светить позиции, только снайперы-одиночки и разведгруппы уходили в свободный поиск. Возвращались они обычно не с пустыми руками, новостей было много, как и пленных, и перебежчиков. Эфир Оксаны натворил дел, запись убийства генерала Дугина ухудшила положение московской группировки. Сразу же после эфира взбунтовался танковый и мотострелковый батальоны, взбунтовались не по-детски, сев на машины, решили идти на Москву, но сначала придушить нового генерала и, конечно же, убийцу Дугина. Мятеж подавили кроваво, но на это ушла половина ночи. Было сожжено одиннадцать танков, восемь бээмпэ и четыре бэтээра, погибли около четырехсот человек с обеих сторон. К утру остатки мятежных батальонов, два бэтээра, одна бээмпэ и три старых Т-52 вырвались из кольца и сумели добраться до Владимира, где сдались добровольцам Топаза и Вадима. Ещё около тысячи человек тихо растворились в ночи вместе со стрелковым вооружением. В итоге группировка потеряла минимум полторы тысячи активных штыков.