Перешагнув через заваливающийся труп, Вадим вошёл в кабинет и уверенно, по-свойски, направился к столу.

Герц сидел за столом и с любопытством рассматривал вещи из мешка Вадима.

– Не понял… – сладострастный старикашка, надо отдать ему должное, отличался умом и сообразительностью. – Ты не рыжик?!

– Нет, уже нет, – Вадим с наслаждением выпустил в успевшего вскочить хозяина кабинета весь магазин. – Я передумал. Надо было сразу предупредить, что это за рыжик такой. И все были бы живы…

* * *

Пробежался с автоматом на изготовку в левой руке и бритвой в правой по всем помещениям блока.

Хотелось убить кого-нибудь ещё.

Злоба, переполнявшая естество Вадима, уходила недостаточно быстро, она клокотала в нём, рвалась наружу и требовала жертв.

Да, убить кого-нибудь, не важно кого, хотелось именно бритвой. Автомат как-то не впечатлил. Слишком просто: нажал на спусковой крючок, пуля вылетела – и привет. Не тот эффект, нет обратной связи, которая возникает в момент, когда клинок, зажатый в твоей руке, вспарывает шею врага.

Увы, живых в блоке не было.

Только мёртвые, в разных интерпретациях.

Нет, это не иллюзии воспалённого сознания, и призраки умерших тут ни при чём.

В одной из комнат Вадим нашёл кубки.

Древние советские кубки, которые в незапамятные времена без счёта выдавали предприятиям и спорткомитетам для награждения дворовых команд, спортивных секций и прочих самодеятельных ячеек здорового общества.

Кубки в несколько рядов стояли на полках стеллажа красного дерева, и было их, навскидку, десятка три. На всех были выгравированы надписи.

Вадим прочёл первое, на что упал взгляд:

«Покойся с миром, мой милый рыжик. Ты был прекрасен».

А снизу добавлено мелкой вязью: «Упопидорен насмерть» – и дата.

Надпись на соседнем кубке гласила:

«Я любил тебя больше жизни. Увы, любовь моя оказалась слишком огромной для тебя, мой сладкий рыжик».