При виде бледного лица Аршинова ярость отступила. Труп Чеслава его уже больше не интересовал. Томский рухнул на колени.

– Как же так, товарищ прапорщик? Вот бы не подумал, что ты сможешь уйти так, не прощаясь. Хоть бы слово. Хоть бы ухмылка. Знаю, ты всегда относился к смерти с презрением. Наверное, поэтому и решил: долгое прощание – лишние слезы. Всегда, старый черт, все делал по-своему. Прости, что реву, как теленок… Ты бы этого не одобрил. А?

Томский всматривался в застывшие черты друга, словно надеясь, что ресницы дрогнут и он откроет глаза. Не вздрогнули. Не открыл. Толику осталось прикоснуться губами к еще не остывшему лбу. А вот самостоятельно подняться он уже не смог и благодарно кивнул Отто, который подхватил его под мышки и поставил на ноги.

И что теперь? Он воспринимал существование Аршинова как нечто само собой разумеющееся. Лёха всегда был рядом, в горе и радости. Томский даже представить себе не мог, что жизнь будет продолжаться без прапора. Но вот она продолжалась, разделившись на «до» и «после». Теперь все, что с ним будет происходить, станет укладываться в эту простую матрицу: с Лёхой и без него.

Томский отошел в сторону от сбившихся в кучку ученых. Поискал взглядом Вездехода. Единственный, кто знал, кем на самом был Лёха Аршинов, куда-то делся.

* * *

Носов появился минут через десять. Принес свернутую в рулон плащ-накидку и аккуратно расстелил ее рядом с телом прапора.

– Я ее на складе взял… Как мыслишь, Толян, Лешку там и похороним?

Толик кивнул. Лучшего места для последнего пристанища Аршинова и придумать нельзя.

– Правильно. Он сам говорил, что на складе есть все, что нужно для полного счастья человеку его лет и его размаха.

Прапора уложили на плащ-накидку. Отмахнувшись от уговоров поберечь силы, Томский на пару с Вездеходом взялся за углы. Груз показался удивительно легким. Может, это неотъемлемая часть ощущений, которые ты испытываешь, навсегда прощаясь с близким человеком? Не приведи Господь проверять это на деле. Гибель Аршинова – знак. Послание от судьбы. Она слишком много позволяла Томскому, отсюда – иллюзия вседозволенности. Пули долго пролетали мимо, и вот неумолимый снайпер по имени Рок слегка подкорректировал угол стрельбы. Ударил совсем рядом. Его следующий выстрел будет самым точным и последним. Берегись, Томский!

На пути к складу попадались следы, оставленные Чеславом – отпечатки его ботинок, ведущие в разных направлениях, обрывки промасленной бумаги, в которую были завернуты запалы и детонаторы. Подготавливая взрыв, Корбут проделал большую работу за очень короткий срок. Его – больного, почти умирающего – подгоняла ненависть.