– Люди шьют карманчики для ангелов, – информировал меня Камагин. – Каждый на пяток гранат, а привешивать карманчики будем под крылья, там они незаметны.

Во время ночной прогулки по лагерю я набрел на Орлана.

Он шел без телохранителей, лицо его призрачно фосфоресцировало, он, как и я, видимо, обходил лагерь, но только снаружи. Я поспешно отошел, не завязывая разговора. Светящийся силуэт быстро погас в темноте.

Мери спала, обняв рукой Астра. Астр дышал, но очень слабо.

«Завтра, – говорил я себе, засыпая. – Завтра утром… Гравитация уменьшается…»

8

8

Утром Астр умер.

Меня разбудил крик Мери. Вскочив, я выхватил из ее рук сына.

– Нет! – кричала Мери, хватаясь за голову. – Нет, нет!

Я качал Астра, звал, просил услышать меня. Последним усилием он открыл глаза, потом по телу его прошла судорога, и он вытянулся у меня на руках.

Он лежал, одеревенелый, холодеющий, всматривался в меня невидящими глазами, все эти дни и часы перед смертью он не открывал глаза, а сейчас, умирая, открыл их, чтоб в последний раз поглядеть на мир, – и не увидел мира…

На крик Мери сбежались люди, рядом тяжело опустился Труб. Я по-прежнему держал Астра на руках, но глядел на Мери. Она упала, захлебываясь слезами. А я думал о том, что мне природа почему-то отказала в этом скорбном умении – выплакать свое горе.

Мои предки горевали и утешались рыданием, ликовали и открывали душу слезами, гневались и сострадали плачем, слезы омывали их души над трупами близких, в минуты ярости, над чувствительной книгой, от трогательного слова, от страшного известия, от неожиданной радости… А мне, их потомку, этой отдушины не дано, глаза мои всегда сухи…

– Эли! Эли! – донесся до меня шепот Андре. – Эли, он умер!

По лицу его катились слезы.

– Он умер, Андре, – сказал я. – Он был на четыре года моложе твоего Олега.

– Он был на четыре года моложе моего Олега, – тихо повторил Андре. Он вслушивался в свои слова, будто их произносил кто-то другой. Потом он умоляюще протянул руки: – Дай мне его, Эли.

Я передал ему Астра и опустился на колени рядом с Мери, обнял ее плечи, молча гладил ее волосы. Я не утешал ее – утешения быть не могло. Вокруг нас стояли друзья – безмолвные и печальные. Мери перестала плакать, вытерла лицо и поднялась.

– Что мы с ним сделаем? Здесь хоронить негде.