Лусин и Труб были белее водяной пены, я тоже героем не выглядел. Пегас злобно ржал и бил копытом. Инстинктивная ненависть его соплеменников к драконам получила новую пищу. Бродяга превратился в темную точку.

– Взбесился, что ли? – спросил я.

– Любовь, – сказал Лусин. У него явно отлегло от сердца, когда он убедился, что я невредим. И теперь он опять был готов восхищаться любым поступком Бродяги. – Удивительное чувство. Ошалел.

– Допускаю, что любовь – чувство удивительное, но почему из-за его шальной любви должен погибать я? Разве я ему соперник?

Лусин объяснил, что на звездолете есть четыре драконицы – и Бродяга яростно ухаживает сразу за всеми. И все-таки особую слабость питает к белой: она моложе других. Когда белянка появляется в воздухе, Бродяга закатывает такие кульбиты, что страшно смотреть. Сейчас в отдалении пролетела пеструха, к той он похолодней.

– Я рад, что подвернулась пеструха, а не белянка. Угрожавшая мне опасность, похоже, прямо пропорциональна силе любви. Но как же так, Лусин? Сколько я помню, у твоих драконов строжайшая моногамия. Андре даже пошутил как-то: «Драконическая верность».

– Любовь, – повторил Лусин, пожимая плечами. – Бездна непостижимого. Не понять.

Лусину, вечному холостяку, конечно, не понять любви, даже драконьей.

Минут через десять мы снова увидели Бродягу. Он промчался мимо, что-то выкрикнув на лету.

– А сейчас он, очевидно, спешит к белянке?

– На Станцию, – сказал Лусин. – Его дежурство. Андре не терпит опозданий.

Здесь я должен сделать отступление.

Ни одно мое действие не вызывало столько нареканий, как перевоплощение Мозга. Ромеро доказывает, что здесь проявилась моя любовь к гротеску. «Величественный страдалец, могуществом равный Богу, вдруг превратился в нечто ординарное, летающе-пресмыкающееся», – пишет он. Я протестую против такого толкования!

Мозг был величествен и совершенен для нас, ибо масштаб его функций превосходил самые смелые наши мечты о том, на что мы способны. Но ему казались совершенством мы, потому что телесные наши возможности были для него недостижимы, а недостижимое всегда величественнее. Я не уверен, что звезда больше соответствует идеалу, чем крохотный муравей. На свой лад Бродяга был так же совершенен, как Мозг, скручивающий пространство и управляющий мирами. Он везде был на своем месте!

И еще одно, перед тем как я расстанусь с Третьей планетой.

Тело Астра перенесли на «Волопас». Здесь он лежал в прозрачном саркофаге, а неподалеку – та сумка, в которой он нес склянки с жизнетворными бактериями. Колбы лабораторий «Волопаса» опустели, их содержимое Мери вылила на планету. Недавно я слышал, что на золоте и свинце пробился мох. Лучшего памятника Астру, чем эта вызванная им эпидемия жизни, и пожелать нельзя.