К тому времени, когда я замечаю, что причал охвачен огнем, улицы уже заполнены колонистами, пытающимися что-то сделать. Когда мы выбираемся из-под деревянных обломков, я потуже натягиваю на себя саронг. Я краснею, пробираясь мимо встревоженных мужчин, которые выплескивают в огонь воду, ведро за ведром.
— Ты ведь знаешь, что это такое, да? — Лукас, говоря это, не смотрит мне в глаза. — Кто?
Я знаю.
Есть только один человек, которого настолько тревожит то, что я целовала Лукаса, что, лишь увидев это, он предал причал огню.
Возможно, мы не так уж раздельны, как нам казалось.
Мы поворачиваем за угол вдоль грязного канала, оставляя огонь позади.
Как только я засовываю книгу обратно в теплую куртку Фортиса, школьный гонг возвещает об ужине.
Фортис и Биби настолько заняты стопкой древних свитков — карт, связанных шелковыми шнурками, красными и золотыми, — что даже не выходят, чтобы присоединиться к нам.
И это тоже хорошо, потому что мой саронг грязный, мокрый и пахнет дымом, и Фортис вполне мог обратить на это внимание.
Сама я замечаю только потому, что об этом мне говорит Ро.
Он замечает все. В этом нет ничего нового. Как и в его чувствах ко мне… В его мыслях обо мне и о моих собственных чувствах.
Я знаю, что Ро видит все, видит, что Лукас держится рядом со мной, и даже ближе, чем обычно. Видит то, как наши руки задевают друг друга, когда мы идем по коридору, то, как моя рука стремится прикоснуться к Лукасу, как будто у нее есть на то собственные причины.