Нечто очень важное должно было вот-вот произойти – даже дураки-министры матери это понимали. Келмомас заметил, как горбатый старик Вем-Митрити недоверчиво мотал головой.

Шрайя Тысячи Храмов ждал допроса от самого одаренного сына своего Господина.

Майтанет с явным раздражением стряхнул капли с рукава. Он едва не оттолкнул в сторону Имхаиласа и лорда Санкаса, чтобы предстать перед хрупкой императрицей, которая даже под белой сверкающей маской держалась с вымученной холодностью. И уже не в первый раз Келмомас почувствовал ненависть к дяде, не столько из-за его крупного телосложения, а скорее, из-за того, сколько места он занимал. Какой бы ни совершался обряд, будь то восхваление Господу, венчание, проповедь или омовение ребенка, от Анасуримбора Майтанета исходила аура сокрушительной силы.

– Уволь меня от этого легкомыслия, – рявкнул он. – Я справлюсь сам, Эсми.

Он надел белую рясу с вышитой золотой каймой и все свои солидные регалии. Единственным украшением его одеяния, не считая массивного Бивня с Кругораспятием на груди, были золотые наручники, выполненные в стиле древних сенейских мотивов.

Не говоря ни слова, императрица склонила голову настолько, сколько требовал джнан. Келмомас при этом почувствовал, как ее рука крепко сжала ему плечо.

Юный принц-империал с наслаждением вдыхал запах дождя, который процессия внесла в кабинетные залы дворца. Влага коробила шелк и фетр. Мокрые ноги хлюпали в сандалиях. Волосы прилипали к лицу.

Никто не проронил ни слова, кроме Вема-Митрити, который, как только они поднялись к дверям Секретариата, с извинениями спросил Эсменет, может ли он продолжить путь в своем темпе, щадящем для его старых костей. Оставив немощного адепта школы Саик позади, они пошли дальше по бесконечным лестницам и переходам, где на каждом углу стояли эотийские стражники с каменными лицами. Настенные светильники тщетно пытались разогнать сумрак, потому приходилось шагать в темноте. В отличие от матери, которая шла, устремив сосредоточенный взор только вперед, Келмомас не мог удержаться от того, чтоб не глазеть по сторонам, пытаясь сравнить два дворца – видимый и невидимый.

В конце концов они дошли до императорских покоев и остановились у двери.

Она показалась мальчику выше и шире, чем он запомнил, возможно, потому, что мать недавно распорядилась ее отполировать. Позеленевшие от времени киранианские львы теперь ярко горели медным румянцем. Келмомас хотел спросить у матери, означает ли это скорое освобождение Инрилатаса, но тайный голос предостерег его, что лучше промолчать.