— Как это — исчезло? Просто исчезло и все? Без шума и пыли?

— Да. Там есть камера слежения. Она и зафиксировала. В шесть утра это случилось. В шесть с минутами. Солнце уже взошло. Очень хорошо видно, как Яйцо себе лежит, а в следующее мгновение его уже нет. Там, в котловане, сейчас опять куча ученых и разных экспертов. А что толку? На нет, как говорится, и суда нет.

— Что ж, — констатирую я. — Все это чертовски странно и загадочно, но, может, и к лучшему. Меньше головной боли.

Затем мы забираем пакет с документами, прощаемся и выходим на улицу.

— Ну что, — спрашивает Ирина. — На космодром?

— Да, — говорю. — Но сначала все-таки я хочу заглянуть к Питеру и выпить у него большую чашку кофе. В гостинице мне кофе не понравился.

«У Сэма» в этот час, как всегда, пусто. Мы здороваемся, и я прошу Пита сделать нам самый лучший кофе, на какой только способно его заведение.

— Он у меня и так самый лучший, — заверяет бармен и через минуту ставит перед нами две чашки.

Я пью кофе мелкими глотками и думаю, спросить или нет. Наконец, все-таки решаюсь.

— Скажи, Пит, — говорю. — Вчера, когда мы у тебя обедали, здесь был один пьянчужка. Такой… в мятой шляпе…

— Пьянчужка? — хмурится Пит.

— Ну да, — киваю. — Довольно высокий, худой, небритый. Кажется, его Петровичем кличут.

— Не пойму, о ком ты говоришь, — качает головой Пит. — Вчера, когда вы пришли, здесь, кроме меня никого не было.

— Ну как же, он сидел вон там, в углу, — показываю я. — Петрович.

— Знаешь, Серж, — внимательно смотрит на меня бармен. — Ты, верно, переутомился. И напутал чего-то с устатку. Не было здесь вчера никого, кроме вас, в это время. И после вашего ухода тоже еще долго никого не было. Народ только часам к пяти стал собираться. Да и не знаю я, честно сказать, никакого Петровича. В шляпе говоришь?

— Да, — вздыхаю, — в шляпе.

— Нет, не припомню такого. А что, он тебе что-то должен?

— Скорее я ему, — говорю. — Но это уже не важно.

Дорога, ведущая домой, всегда короче дороги из дома. Даже «кисель» переносится легче. Все мои долгие размышления о том, что случилось на Гондване неизменно приводят к одному выводу: рассказывать никому об этом не надо. Не надо — и все. Разумеется, если я дорожу своей работой. Психическое здоровье курьеров должно быть безупречным. Малейшее сомнение в его нарушении тут же ведет к длительному обследованию с весьма вероятным последующим запретом на профессию по медицинским показаниям. Я довожу свои соображения до Ирины, и она со мной соглашается. Нам не поверят, это ясно. Да и зачем кого-то в чем-то убеждать? Люди на Гондване все равно ничего не помнят, дети возвращены родителям, а таинственное Яйцо исчезло. Вместе с Петровичем. Но мне отчего-то кажется, что с Петровичем как раз все в порядке. Будь иначе, Питер бы о нем помнил — у барменов хорошая память.