Ещё кое с чем повезло, например, у чолдонцев хватило ума не трогать атомный котёл в его подземном укрытии. Или наоборот, по Самборовому утверждению, не хватило ума тронуть. С гигантским паротурбовозом, что втаскивал ракеты на плоскогорье к пусковой установке, повезло меньше – сверкавшую серебром и бронзой гордость наволокских кузнецов разграбили и бессмысленно сожгли.

– Гы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ырр! – до боли в ушах громко заревел бронтотерий.

Как говорили схоласты, которым и до этого было дело, раздвоенные рога на мордах исполинских зверей каким-то образом усиливали звук их кличей.

– Как управимся, надо будет их на юго-запад перегнать, к Дикому Полю, а то пропадут, – озабоченно сказал Избор конюший.

– Сами, что ль, не сообразят? – возразил Деян. – Или здесь не перезимуют?

Он внезапно сложил с себя обязанности пеплинского пестуна вскоре перед осенним солнцележанием, о чём пеплинцы совершенно не сожалели, и тут же основал «частное охранное товарищество», куда вступило ещё с пару дюжин бывших йомсов. Эти седые, сварливые, и раздражительные вояки сейчас ехали по периметру, охраняя длиннющий прицеп с холодильной установкой, электроникой пуска, и собственно ракетой. За неимением паротурбовоза, прицеп волокли по пологому склону вверх четыре бронтотерия в наскоро сработанной упряжи.

– Деянушко, у них твоего ума нет, – вроде бы даже без издёвки объяснил конюший. – Бронтотерий – он не мамонт, ему тепло потребно. А зима придёт не из обычных, тем более на плоскогорье.

Спроси кто у Сивояры, зима уже пришла: в Вончегорье имела место путаница с временами года, и осень, что должна была следовать за летом, почему-то просто решила не показываться. Редкий дождь не капал, а жалил под углом, потом начал замерзать на лету. У края просеки, расчищенной для тройной железнодорожной колеи, отсвечивали неуместно радостной рыжиной огромные подосиновики. Примерно в четверти рёсты впереди, осины сменялись скрюченными сосенками, а под ними, камни уже побелил снег. Самборов бык внезапно свернул к осиннику, склонил морду к земле, подобрал пару грибов, и принялся с хрустом жевать.

Избор пеплинский конюший непременно сказал бы: «Конь балует, а ты не балуй коня»! Но то конь… Трудно прибрать поводья, когда поводьев нет. По схоластически запутанному объяснению Самбора, кавский синий бык умел читать мысли ездока, правда, только когда мысли эти были свободны от неполноты постижения и обращены к истине бытия. Но какая связь между истиной бытия и подосиновиками? Если и есть, то разве что недоступная для меньших умов… Приземистый бык (рядом с конями, словно ямник[307] в стае борзых) с глухим лязгом разнесённых броневых пластин поднял морду, к чему-то принюхиваясь, и предупредительно замычал. Самбор сказал: