– Не надо полицию, я не сделал ничего плохого, меня Настя привела. Я Конрад.

Из комнаты выходит Елизавета, говорит:

– Не орите, ребёнка разбудите.

Девочка с зелёными волосами прячет злую коробочку, смеётся:

– Видишь, Елизавета, а ты не веришь в силу социальных сетей. Посты ещё не размещены, а Конрад уже найден. Я Белка, впрочем, мы знакомы. У нас к вам дело, Анатолий Ильич…

* * *

Особняк Акселя, осень

– Европа хитра, изворотлива, ей уже не раз удавалось ускользнуть от нашествия; так искушённый в интригах французский борец, смазавшись оливковым маслом, избегает поражения в схватке с русским природным богатырём, не даёт прижать тонкие лопатки к пыльному ковру.

Всё шло в ход – подкупы, интриги, яд и обман. Тысяча девятьсот тридцать шестой: армады лучших в мире бомбардировщиков, десятки тысяч стальных коней-танков, сплочённая орда и вождь-азиат; о чём ещё мечтать?

Дрожал пижонистый Париж, замерла в ужасе красавица Варшава, надменный Лондон испуганно вглядывался в туман над Каналом, Берлин – ещё в картонных, а не стальных доспехах – только начал восхождение к силе; всё было готово к нашему победному походу, к восстановлению Imperius Magnum. Но – не вышло. Упустили момент, перекипели, как кастрюля на плите нерадивой хозяйки, и вся сила, вся жажда крови не выплеснулись, как должны были, наружу, нет! Железный зверь, окрашенный алым светом Востока, не получил возможность рвать врага за пределом рубежей – и обратился внутрь, на самого себя, свихнулся в самопожирании. Возможно потому, что не явился ещё Дракон, он придёт на несколько лет позже, юный, слабый, не понимающий себя и своей силы, растущий. В сорок пятом вместо Рима и Стокгольма, вместо бискайских берегов и гибралтарской скалы получили объедки, остановились даже не на половине – на трети пути. Потом были ещё попытки, но теперь на пути возникали новые препятствия, и главное из них – Конрад! Конрад, который должен был стать рядом, слиться со мной, удесятерить мои силы – но он, наоборот, ломал всё мной созданное, портил заготовки, появлялся всегда не вовремя. Синайский кризис, Кубинский кризис, происшествие на пункте «Фокстрот» – несть числа. Его наивное человеколюбие, глупое стремление избежать неизбежного…

Рамиль был не похож на себя, всегда выдержанного, спокойного: пылали глаза, на смуглых скулах пробивался румянец, словно первое зарево степного пожара. Сдавил в ладони стакан – брызнули осколки, кубик льда вылетел на столешницу, кружась, как фигурист в тройном тулупе.

Аксель очнулся, наклонился к пульту, крикнул: