— Ты как чувствуешь себя, сынок?

— Будто заново родился.

— Вот значит как… Прости, сынок, у тебя такое выражение лица…

— По твоему это слишком навсегда. Да, отец? — В нем изменилось что-то внутреннее. Настолько устойчивое, что казалось находилось вне произволения человека.

Но разве став кем-то еще Карэл не оставался самим собой?

У Астрела отлегло:

— Говори громче, сынок, — Сатерлан нарастал знанием о сыне, узнавая его больше и больше.

— Я никогда не имел привычки вопить, отец.

— Помню. Все помню. И понимаю. Это непоправимо и это прекрасно, сынок. Хотя, черт возьми, не дай бог по такой кромке кому пройти во второй раз. Но к этому тоже надо привыкнуть.

— К чему? — рефлексы сына были превосходно отточены.

Астрел почувствовал как размягчается вставший поперек горла ком:

— К ощущениям родителя присутствующего при возрождении собственного дитя.

— С этим у тебя все будет в порядке, папа, — это был полный решимости взгляд человека до конца контролирующего свои действия. Астрел хотел потрепать сына по волосам, но натолкнулся на мало знакомый взгляд: капсульную сосредоточенную сжатость его зрачков. Та чистая невинность с легким неуклюжим уродством стирала странную артикуляцию его глаз, то в момент возвращала им исключительное миро терпение. Такой сложный, тонко взаимодействующий взгляд очень прижился на лице его повзрослевшего отпрыска.

Астрел тяжело опустился на стул. Что-то освободилось внутри его и он тихо заплакал.

Сын изменился, за исключением всего остального.

Ревнитель традиционного порядка вещей, примерный прихожанин, добропорядочный семьянин, ортодокс веры, хомодермик божественного провидения, избранный «Правовержец» Астрел Сатерлан был несколько суетлив в жестах, когда до его слуха долетел оттянутый щелчок задвижки на двери ведущей на задний двор. Он мельком глянул на часы и чуть раздвинув портьерную ткань посмотрел в окно выходящее в сад. Светало.

Накинув шалевый платок Хавада выкралась через черный ход и переваливаясь засеменила по аллее к калитке в стене, на ходу подбирая нужный в связке ключ. Она поспешала цокая каблуками, не в состоянии затеряться на пустынной в этот ранний час храмовой площади. Утренний ветер играл сам с собой, гоняя мусор от «Панихидной арки» до «Некрополя воятеля».

Запнувшись Хавада могла поперхнуться слюной, так много вкусных новостей никогда прежде за раз не помещалось в ее вездесущей голове. Она дослушала под дверью разговор отца с сыном до самого последнего словечка и теперь поспешала на радостях с добрыми вестями к Эмили, квартировавшей после размолвки с мужем у своей матери. Другие, более быстрые способы доступной связи, были Хавадой брезгливо отвергнуты как примитивные и недостойные охов и ахов, зареванных глаз, тонких нюансов мимики и прочих иных удовольствий прямого доверительного общения, за которые всякая женщина готова отдать то немногое, что вообще они способны выпустить из своих ручек.