Кадка не расплесканных сплетен покачиваясь ударялась волною юбок о пухлые ляжки торопливых ног.

Иди себе.

Астрел оттолкнулся от подоконника и направился к платяному шкафу. Если он достаточно хорошо вызнал Хаваду у него в запасе оставалось минут сорок или того меньше.

Через четверть часа он появился на пороге своего дома в рубахе «Джамайка». Пальмы, волны и раскрытые раковины на сочно-голубом фоне обжигали шелковым холодком. В начищенных до зеркального блеска туфлях цвета палых листьев с острым мыском его было не просто узнать. Идеально отутюженные желтовато-коричневые слаксы подпоясывал широкий ремень с шнурковым узлом-зажимом на пряжке.

Обшарканная метла замерла посереди счетверенного узорного рельефа аспидных плит. Дворник, больше похожий на бродячего музыканта, раскланиваясь обнажил голову, сняв бордовый, пошитый клиньями вельветовый берет, с льняных волос, стянутых жидким хвостом на затылке. Астрел поклонился в ответ и сунув руки в карманы брюк пошагал походкой праздной и бесшабашной в направлении Магерата Правительственного Национального Союза.

Редисовые купола храма, нарочито не замечая что причастны к великому, роняли длинную тень на еще зябкую почву. На омытой прохладой улице тени были такими мягкими, что слизывали запекшиеся щелчки каблуков по брусчатке. Блеклое небо, чуть подернутое петушками облаков, макалось в блескучую реку как луковица в соль.

Накопляя угол крена улица поворачивала в право будто уклоняясь от шаркающих шагов чучельника. Зеркальные окна из поляризованного стекла затоплял палех рассвета. Дома сошлись бортами, с цементировались переборками откинув кингстоны мусорных баков. Астрел шагал и ощущал как срабатывает под ногами заложенная, как мина замедленного действия, судьба. Необитаемая улица втягивала его словно вакуум, который оставляет после себя всякая великая идея. Несла воздушным потоком к изящным прутьям решетки закрученных на проволочку ворот, как к зашифрованной системе мира. За ними начинался парк.

С возрастом нас все труднее растревожить, вынести накатанную приспособленность за привычные, ороговелые шоры скобок нажитого опыта. Мы делаем движения богатые сердцем только когда испытываем удары судьбы. И в такие минуты Астрел предпочитал наслаждаться красотой. Может быть по такому поводу и открывается душа человеческая?

Вполне может быть.

Магерат веером оплесканный аккуратными клумбами словно был сделан из фаянса. Цветы — как утонченная форма всего, поражала своим многообразием, густотой и яркостью бутонов. Были времена когда он рвал цветы на этих клумбах и преподносил их Эмили. Астрел лавировал между феерично цветущих, пузырящихся соцветиями клумб, приближаясь к сливочно-белому зданию Магерата. Фигурно переплетенная низкая чугунная ограда вдоль тротуара с нераскрывшимися литыми бутонами смотрелась как увядание в строгом размере поребрика. Брусочки вытянутых глубоких оконных коробок были задернуты наглухо. Четыре широкогранные колонны поддерживали треугольный портик. Выше над оконного желоба тяжелой волной плескались флаги. Ступеньки ведущие внутрь отливали эмалью.