Самородов отвалился назад, сохранив прямую осанку и замер как вкопанный. Его воспаленный взгляд сверкал как мотоциклетная фара куском желтого агата и был настолько концентрированно узко направлен на Астрела, что хотелось зажмуриться.

Тысячами осколков летел разбившийся, разбушевавшийся речной поток.

Самородов заговорил дурно и дерзко, выпаливая обвинения как конфетти из хлопушки:

— Бунт это то, чему ты научился лучше всего. Врачеватель-недоучка в инфантильной уверенности что Бого вспоможение замажет все огрехи. Воздыхатель прокравшийся в мужья под настроение невесты. Папаша, который через свое тщеславие долгие годы мучил единственного сына. Притаившийся предатель, который под личиной гласа народной избранности осуществил давнюю месть своему сопернику.

Астрел пропустил его резкость мимо ушей. От него самого веяло такой силой что он не нуждался в защитниках:

— Внутри тебя бурлит ярость и ты вообразил что это и есть кипение подлинной жизни. Вкус настоящей власти к которой ты карабкался всю жизнь, а я получил случаем, хоть и на краткий миг. Скажу тебе так, едал я блюда и повкусней. К примеру, человеческая благодарность. Ты убежден что мир существует только для таких как ты. Как, не саднит в горле каленая щербина всевластия, которая мнится тебе леденцом?

Самородов любовался блестящими боками перекатывающихся волн угрюмо замкнувшись в себе. Эти перекаты отражались на его лице.

— Нам не понять друг — друга, — сказал Астрел уже по хорошему. — Пока ты не осознаешь что порода важнее выпаса. И это ответ на многое.

Взгляд Самородова был укоряющим, неотрывно пристальным и напряженно решительным.

— Моя версия праведной жизни не совпадает с твоей. Там, где тебе мерещится ответ, мне видится заговор. Всегда так. Какие причудливые формы может принять неудовлетворенность собственной жизнью! — импульсивно воскликнул Валерий. — Каждый выискивает и запоминает только те мудрости, которые само утверждают его в своих же глазах. Насаждая распоясавшуюся добродетель ты сначала постарайся сам ответить себе на один вопрос: по какой рубеж она твоя, эта правда? — Самородов произнес это так просто и про всех, пряча отчуждение на дне желчащего самолюбия. — Полагаю, это тебе ответ на все.

— Ты не нравоучитель, да и он не праведник, — отец Аквитин попытался было… но пехот-командер его перебил:

— Не надо ничего говорить, святой отец. У нас тут свое.

С его выучкой найти Аквитина с Астрелом труда не составило. Теперь ему хотелось уйти. Чуть проскальзывая по песку он стремительно пошагал прочь с непонятным выражением на лице.