Девочка жестом поманила его из церкви. Луна, похожая на серебряную монету, висела в небе, прочертив на волнах океана серебристую дорожку. Девочка остановилась у земляного холмика, и Жеан понял, что под ним лежит Волк, тот самый, который грыз и терзал его разум, заполнял собой мысли, вытеснял всю его личность.

Он услышал голос – осиплый, перхающий голос, к которому примешивался звук, похожий на удары комьев земли о крышку гроба. «Я его голыми руками откопаю». Чей это был голос? Да его же, только сильно изменившийся. Ему казалось, что он стал толще, однако это вовсе не сделало его медлительным или неловким. Мышцы распирало от новой силы, и мир в темноте был прекрасен, с полной луной, с лунной дорожкой на море, с бледной девочкой рядом с ним и всеми ночными запахами пробуждающейся весны.

– Он там? Волк там?

Бледное дитя ничего не сказало.

– Да, он там. Его глубоко зарыли, но я откопаю его.

Он отшвыривал землю, сваливал мокрыми кучками; руки у него были в грязи, одежда покрылась слоем мягкой влажной почвы.

– Господин, паруса! Паруса! – Это был Офети. – Красные! Это же Греттир, который участвовал в осаде. Всего три корабля. Это наш шанс!

Жеан слышал из-под земли утробное ворчание, которое сопровождалось протестующим рыком, – так рычит испуганное животное. Он копал и копал, пока руки не стали кровоточить, однако тело оказалось зарыто неглубоко. Сознание заполняло волчье рычание, от голода сводило живот, руки, ноги; голод, подобно водовороту, увлекал его в бездну. Сердце бешено колотилось, как будто дождь стучал по крыше. Изо рта текла слюна, все чувства обострились. Ему было необходимо поесть, и он поел.

– Господин, паруса! Это наш шанс… Ты что делаешь? Во имя мошонки Фрейра, что ты творишь?! Ты что, это ешь? Что ты делаешь? Эгил, Фастар, монах рехнулся! Он выкопал покойника!

Офети – воина, который участвовал во многих битвах и лично убил десять человек, – стошнило посреди кладбища, когда он увидел, как исповедник сидит на корточках над сгнившим телом, обливаясь слюной и подвывая.

Жеан попытался подавить рык, зарождающийся в нем, но тут вспомнил, почему отказался крестить викингов. Однако он не станет этого делать, не станет уничтожать этого человека. Офети был по-своему добр к Жеану, и, когда исповедник заглянул себе в душу, Господь, живущий в нем, не позволил телу поддаться порыву и убить викинга. Убивать можно и других, его настоящих врагов.

Исповедник поднялся и оглядел берег. К нему причалил корабль, один из трех. В лунном свете суда, которые выставили весла и двинулись к суше, показались ему крошечными и хрупкими. Жеан отшвырнул то, что держал в руках, и, когда взглянул на корабли, что-то блеснуло в темноте, какой-то свет, будто в воде зажглась вторая луна: символ, который гремел, словно град, и холодил, словно лед. На корабле было нечто такое, что не предвещало ему ничего хорошего.