– Счастливо оставаться!

Нет, не слышат. А что? Обычное дело. В том-то и ужас, что обычное. Наверное, дядя Сарын так каждого жениха встречает. О родне расспрашивает, хвалит, врёт, будто в молодости покрепче был. Состязания? Кто ни стань в итоге мужем Жаворонка, дядя Сарын с тетей Сабией примут его с распростертыми объятиями. Удалец? Удалец. Молодец? Молодец. Хоть бери и беги из аласа куда глаза глядят! Если любой сойдёт… Бери и беги, а верней, просто беги, потому что брать мне нечего и некого.

– Дочь! Любимая дочь!

Я и не заметил, когда она вошла.

– Жених! – дядя Сарын торжественно указывает Жаворонку на меня. Ну да, а то без его указаний она бы меня, комара, и не приметила. – Жених, а? Хорош женишок? Нравится?

Жаворонок молчит.

– Пойдешь за него?

Жаворонок молчит. «Уот Кюна в честном бою победил! – слышу я в ее молчании. – Меня по-честному забрал! Да если б я знала, сама бы пошла! Побежала! Уот честный, а вы! Обманщики!»

– За него? – спрашивает Жаворонок.

– Да! Пойдешь?

– За него, – голос Жаворонка сухой, резкий. – Ни за кого больше.

И еще раз, тихо:

– Только за него.

Нетушки. Никуда я отсюда не уйду. Хоть режьте, не уйду.

5. Причины и следствия

5. Причины и следствия

– Юрюн Уолан! Уважаемый Юрюн Уолан!

Я сидел на крыльце и чесал в затылке, когда Баранчай нашел меня. Вовремя! – из затылка я все равно много не вычесал. Алас гудел роем таежного гнуса, боотуры ели, пили, ссорились, мирились, хвалили себя и поносили соперников. Впервые в жизни вокруг меня было столько боотуров. Стать одним из табуна? Забыть тревоги, ринуться в омут головой, да расширится она? Есть, пить, хвалить себя, поносить соперника? Станет легче, я уверюсь, что победа останется за мной, что я завоюю Жаворонка. Почему? Да потому что я самый сильный, самый лучший; я Нюргун среди Нюргунов, самых-рассамых…

Настоящий Нюргун стоял поодаль, привалясь спиной к коновязи. Нет, не спиной – лопатками, ягодицами, затылком и пятками. Обе ладони он крепко прижал к груди, словно хотел протиснуть пальцы между ребрами и сжать черное, бьющееся невпопад сердце. Столб, подумал я. Столб, железная гора, тридцать три года плена. Так ты стоял у столба, брат мой. Когда плохо, ищешь помощи в давних привычках, даже если это привычки скорбных лет. Нюргуна трясло, и я старался не смотреть на него. Смотреть на беду, с которой тебе не совладать – хуже дела нет.

Если Нюргун и был самым-рассамым, то самым горемычным. А может, самым горемычным был я.