Слегка привлекаю её к себе, глажу ласково по голове:

– Не плачь, дочка. В Нуварре такого точно нет.

Внезапно раздаётся сердитый голос женщины, ухаживающей за спасёнными:

– Постыдился бы, господин! Свою коровищу ласкает у всех на глазах, да ещё дочкой кличет, разврат прикрывает! Какая она тебе дочка?! Полюбовница небось!

– Сноха она мне. Сноха. Потому и дочь.

– Какая сноха?! Тебе небось три десятка едва минуло!

Ухмыляюсь, потому что девчонки, лежащие в фургоне, явно заинтересовались назревающим скандалом, и я вижу их злые лица. Хьяма, заливаясь слезами, освобождается и уходит к машине.

– А полета с пятёриком не хочешь, тётенька? Я из Нуварры. И у нас там по двести лет живут. А то больше!

– Ну… Ну… Нуварра?!

– Да. Я не из Русии. Из Нуварры.

– Господин эрц? – вклинивается в нашу беседу голос одной из девчушек. Она с трудом приподнимается на локте. Но уже самостоятельно.

– Да?

– Я – Мирия Сароха, ваша светлость. Дочь Калеба Сароха…

Калеб Сарох… Это же тот химик, которого я безуспешно пытался сагитировать уехать к нам, когда всё ещё только готовилось заговорщиками. Человек, создавший местную периодическую систему. Гений химии, великий теоретик и практик одновременно. И я вспоминаю юную стройную девушку, которую учёный, толстенький кругленький весёлый человек, ласково называл своим светилом.

– Вы?!

– Я вас вспомнила… Вы приходили к нам перед самым… концом… Я ещё приносила вам накву…

– Я тебя тоже вспомнил, девочка. Только не узнал… А где твой папа?

Внезапно она падает на подушку, её плечи вздрагивают. Потом задушенно вскрикивает:

– Его убили эти твари!

Женщина торопливо наливает воду из жестяного кувшина в стакан, приподнимает голову Мирии, подносит стакан к дрожащим губам. Слышу, как в полной тишине стучат зубы по стеклу. Что я могу сделать в такой ситуации? Ничего.