Изобретатель накинул куртку, насовал в карманы всяких датчиков, снова случайно глянул в зеркало, ну и видок, причесался, подумал и выгрузил из карманов все датчики, замурлыкал под нос любимую композицию из «дипов» в том смысле что отныне, присно и вовеки веков никто не имеет никакого права пинать его будущий хиповый автомобиль, затем захлопнул дверь своей однокомнатной обители на пятом этаже и едва удержался чтобы не съехать вниз по перилам лестницы. Он вылетел на улицу, все как всегда, и легкий морозец, и небо затянуто туманной хмарью, ветра нет, по дорожкам мерно расхаживают тощие голуби, они тоже теперь диссиденты с нынешней капиталистической властью, поклевать нечего, все вонючие бомжи у птиц отбирают, даже крошки не оставляют.

Одни только воробьи чирикают на ветках как ни в чем ни бывало, этим маленьким придуркам с низким уровнем потребления все равно, как коммунистам и китайцам, которые чуть их не истребили, ну пара зернышек в день, — и жить сразу становится лучше, — и жить становится веселей. Цой поежился, уши начало захолаживать как в криостате, он догадался что в спешке даже забыл напялить на голову всепогодную спортивную шапочку и рысью побежал к заветному месту выхода из подпространства — расчищенному от снега квадрату асфальта рядом с боковой стеной дома, где не было окон, а значит и оконных гляделок, только изредка здесь по тропинке проковыляет старушка, типа жена какого-нибудь вымершего как доисторический класс академика, динозавра русской научной мысли.

Подбежал к площадке с колотящимся сердцем, замер в отчаянной позе театра одного актера, пусто, на асфальте ничего нет из недр его квартиры, только несколько таких старых листочков как тот, что влетел в лабораторию, пошуровал листья и снег носком ботинка, они с тихим шорохом подлетали в воздух, и вдруг — вжик, — один из этотих листьев завис на месте, смялся, чмяк, — и исчез, на сердце вдруг сразу немного полегчало как от рижского бальзама, — его система работает как часы. Он встал на коленки и ползком стал обследовать снег, — вокруг асфальта расчищенной площадки, ведь карандаш мог просто отскочить в бок, в сторону, рикошетом, мимо плелся старичок с бородкой клинышком и посасывал пиво из горлышка бутылочки. Он с сожалением посмотрел сквозь толстые линзы очков на ползающего в снегу мужика, поставил почти четверть недопитого пива в бутылке на бордюр, рядом с Цоем, посмотрел слезящимися стариковскими глазами престарелого недобитого этой жизнью академика, — как последний из могикан на поколение рожденных ползать, чуть качнул головой и тихо без комментариев пошел дальше.