— … Я, господин полковник, я готов…, — внутри него все сжималось от страха перед репутацией сидящего напротив него человека. — Я готов рассказать все, что знаю…, — он попытался встать с места, о был остановлен небрежным движением руки. — Они появились как-будто из ниоткуда. Сразу же после напад…, — на секунду священник поперхнулся, но сразу же продолжил. — Прихода доблестных немецких войск. Сначала их было немного… Да, несколько человек в одном селе, пара в другом. В моем приходе вообще сначала их не было… Первый раз я увидел их в Малых Хлебцах, когда на богослужение приезжал, — Отец Александр говорил медленно. — Я говорил с одной прихожанкой… Она такого рассказывала, господин полковник, что у меня не поворачивается язык повторять эту мерзость, — тот нетерпеливо дернул головой. — Она говорил, что разговаривала с Богом, — его голос на какое-то мгновение опустился до шепота. — … Они все там сошли с ума! Приносят жертвы Дубу. Это настоящие язычники! — кровь вновь ударила ему в лицо. — Они говорили, что Христа нет! Нет Святой Троицы! — он автоматически перекрестился, не переставая рассказывать. — Сволочи, истинно сволочи! Прости меня Господи!

Немцы внимательно слушали разошедшегося священника, даже не делая попытки его прервать.

— … Они дереву молятся! Дубу! Обычной деревяшке! Говорят, он являет им истинные чудеса! Прости Господи, какой бред! Только истинный Бог может являть чудеса… — в избытке чувств он не раз и не два хватался за свою бороду, отчего ее роскошные космы растрепались и стали напоминать метелку. — Они даже хуже большевиков! Тьфу! — его выпученные глаза с неким вызовом смотрели на полковника, мол, вот как я грозен. — Как же так?! Разве может божественная благодать исходить от дерева?! Никогда! Они же совсем меня не слушают! Меня, пастыря господня!

Вдруг откуда-то со стороны раздался скрипучий каркающий звук, который заставил вздрогнуть всех сидящих за столом. Это был смех — громкий, прерывающийся и в тоже время захлебывающийся. Смеялся человек, стоявший у стены, а точнее висевший на на веревке, обмотанной вокруг его туловища. Его слезящиеся блестящие глаза, четко выделявшиеся на багровом распухшем лице, неотрывно смотрели на священника.

— Ха-ха-ха! Благодать… Ха-ха-ха! — на несколько секунд его смех захлебнулся и он начал отхаркивать кровь и слюну. — Тьфу! Какая к лешему благодать?! Откуда ей взяться в этих пропитанных кровью и ненавистью каменных коробках? Где ты там видел Бога?! А? Ха-ха-ха! — кроваво-синее тело, прикрытое рваным тряпьем, еще недавно бывшим вполне себе приличным костюмом. — Ха-ха-ха! Бог… Да и как ты вообще мог его увидеть?! Жирная сволочь, жрущая с рук врага и подбирающая за ним дерьмо! Что ты там мог найти?! Пастырь…, — в последнее слово, которое он еле слышно прошептал изгрызенными в кровь губами, было вложено столько презрения и ненависти, что проняло даже немцев.