– Я знаю, как его зовут, – сказал Крутов, поморщившись. – Что за страсть к дешевым мелодраматичным эффектам…

– Опять Хасан. Опять Сергеев. Опасный для нас всех груз. Старые счеты. Я даже сказал бы – нереализованные амбиции. Вы, как профессионал, должны понять причины моей озабоченности. Реально на настоящий момент мы ситуацию не контролируем. Виновные будут наказаны, но обстоятельств это уже не изменит. Печально, но факт. Я со своей стороны неоднократно высказывал мнение, что считаю любые оперативные игры вокруг Ничьей Земли чрезвычайно рискованными…

– Ну да… – перебил его государь-император раздраженно. – Была бы твоя воля, и вместо Зоны было бы асфальтовое озеро!

Крутов встал и прошелся вдоль стола – маленький, сухой, с хищным заостренным личиком, но по-прежнему ладный и подвижный. Каблуки парадных сапог звонко застучали по паркету, и эхо шагов многократно отразилось от высокого сводчатого потолка кремлевской залы. Словно в аудиенц-холле застучал метроном.

Бидструп встал одновременно с императором и замер, следя глазами за Александром Александровичем.

Стол был длиной в семь с половиной метров. Государь-император сделал двенадцать шагов в одну сторону, развернулся на каблуках и зашагал в другую.

Молча.

Кукольников ждал.

В принципе, готовое решение уже лежало в небольшой пластиковой папке, ждущей своего часа на столешнице красного дерева. И в этом документе не было ни слова о масштабной операции или (не дай бог!) об акции вторжения. Павел Андреевич не мыслил подобными категориями. Но подготовленный им план нельзя было назвать и чистой оперативной игрой.

В той же папке лежало еще три альтернативных документа, предусматривающие неожиданные повороты мысли государя-императора. Кукольникову оставалось только вытащить из колоды нужную карту: так опытный шулер подставляет сопернику подрезанную колоду.

Павел Андреевич привык, что от решений, принимаемых в темных, пахнущих кровью и деньгами коридорах власти, зависят судьбы миллионов людей, и полагал, что критерии морали неприменимы к личностям, готовым взять на себя бремя ответственности за принятие таких решений. Их нельзя судить по человеческим законам. И он – передаточное звено, исполнительный механизм между теми, кто вершит историю, и всеми остальными, кто, сам того не зная, этим решениям подчиняется, – также неподсуден. Разве что суду Божьему.

А в Бога Кукольников не верил.

Он никому не верил. Даже этому невысокому человеку в парадном, прекрасно скроенном мундире с бриллиантовой Императорской звездой на груди. А, может быть, особенно ему. Но нити, управляющие значительной частью мира, были зажаты в этих тонких, поросших редким бесцветным волосом, похожих на сухие птичьи лапки руках. Государь-император умел принимать решения.