Ей в голову приходила мысль признаться в этом Евдоксии, но Евдоксия не принадлежала к людям, которые вызывали желание сблизиться с ними. Скорее, они внушали страх, крайнюю осторожность. Когда-то императрица обладала очень большой властью.

– Но ведь никто из нас не знает этого наверняка, – ответила она теперь старой женщине. – О своей смерти. Если только вы не больны. Вы больны?

Она говорила спокойно. С такой женщиной это казалось необходимым. Нельзя показывать свою слабость. Они снова услышали смех. Солнце в этот час освещало террасу, теплое и целебное. Начиналось лето.

– Это ощущение, а не знание, ниспосланное богом, девушка. Мы сказали «думаем», так ведь?

– Да, так. Мы все умираем, не так ли?

Евдоксия издала звук, который, как уже знала Леонора, заменял ей смех.

– Ты холодная, – сказала императрица.

Болезненный укол, принимая во внимание ее собственные мысли. Леонора покачала головой.

– Я с вами осторожна. Вы сами меня этому научили.

Императрица посмотрела на нее. Евдоксия кутала плечи в шаль, даже в лучах солнца. Но глаза у нее были ясными, и цвет их был ярким. Она не походила на умирающую.

Они слышали девичьи голоса, в саду, то громкие, то тихие. Мужской голос крикнул в винограднике, что-то приказал.

– Мы желаем, чтобы нас похоронили в Варене, – сказала императрица. – Под теми мозаиками, о которых ты говорила. Там, где две императрицы.

Леонору обдало холодом.

– Вы говорили, что они…

– Шлюха и язычница. Да, мы так сказали. А ты нам ответила, что мы несправедливы. И была права.

– Я не пони…

– Можно быть холодной и быть правой, Леонора Валери, – тонкая улыбка. – Мы часто бываем такими. Иногда это единственный способ правильно судить о мире, – она посмотрела в сторону, на море, сине-белое, сверкающее под солнцем.

– Они были императрицами, – сказала она. – Мы будем довольны, если упокоимся под их изображениями.

Она умерла пять дней спустя. Никаких признаков болезни, никакой печали накануне вечером. Она просто не проснулась перед утренней молитвой, ее нашли лежащей в кровати, со сложенными на груди руками. Прожила на двадцать пять лет дольше, чем надо, сказала бы она.

В ту ночь Леонора рыдала так, словно ее сердце распадалось на кусочки; так, в ее представлении, медленно разрушаются крепости и стены городов под выстрелами орудий, придвинутых к ним вплотную. Она не «холодная». Она совсем не холодная, понимала Леонора. И теперь у нее уже никогда не будет возможности сказать это в ответ.