Сначала мы слышим запах и только потом видим, откуда он исходит.
– Не кричи, – говорит Тоби.
Вот над чем орали вороны.
– Ох, нет, – шепчу я.
Это Оутс. Он висит на дереве, медленно поворачиваясь. Веревка пропущена под мышки и завязана узлом на спине. Он совсем голый, если не считать носков и ботинок. Это хуже, потому что так он меньше похож на статую. Голова запрокинута назад – слишком далеко, потому что у него перерезано горло. Вороны хлопают крыльями вокруг головы – ссорятся за посадочные места. Светлые волосы слиплись. В спине зияет рана. Так выглядели тела, валявшиеся на пустырях, тела с изъятыми почками. Но эти почки украли не для пересадки.
– У кого-то очень острый нож, – говорит Тоби.
Я плачу.
– Они убили малыша Оутса, – говорю я. – Меня сейчас стошнит.
Я оседаю на землю. Сейчас мне наплевать, если я тут умру: я не хочу жить в мире, где с Оутсом могут сделать такое. Это так несправедливо. Я глотаю воздух огромными кусками и плачу так, что ничего кругом себя не вижу.
Тоби хватает меня за плечи, поднимает на ноги и трясет.
– Прекрати, – говорит она. – У нас на это нет времени. Пошли.
Она толкает меня перед собой по тропе.
– Можно, мы его хотя бы снимем? – выговариваю я наконец. – И похороним?
– Позже, – говорит Тоби. – Но в этом теле его больше нет. Он теперь в Духе. Ш-ш-ш, не плачь.
Она останавливается, обнимает меня и покачивает туда-сюда, потом снова бережно подталкивает по тропинке. Тоби говорит: нам нужно дойти до сторожки, прежде чем начнется послеобеденная гроза, а тучи уже надвигаются с юга и запада.