Последние слова обращены к Аманде.

– Капут, – отзывается Аманда. Очень тихо.

– Старайся об этом не думать, – говорю я, но она опять плачет, едва слышно: она впала в состояние «под паром». Я ее обнимаю.

– Я здесь, ты здесь, все хорошо, – шепчу я.

– Какой смысл? – говорит Аманда, но не мне, а Тоби.

– Сейчас не время размышлять о конечном целеполагании, – произносит Тоби прежним, Евиным голосом. – Давайте все забудем прошлое – самые худшие его части. Вознесем хвалы за ниспосланную нам пищу. Аманда. Рен. Джимми. И вы двое, если можете.

Последние слова обращены к больболистам.

Один из них бормочет что-то похожее на «иди нахуй», но не очень громко. Он хочет супа.

Тоби продолжает, словно не слышала:

– И давайте вспомним тех, кого больше нет, – всех жителей Земли, но более всего – наших отсутствующих друзей. Милые Адамы, милые Евы, милые собратья-млекопитающие и собратья-создания, все те, кто ныне упокоился в Духе, – помяните нас и укрепите нас своей силой, ибо она нам несомненно понадобится.

Тоби отхлебывает из чашки и передает ее Аманде. Другую получает Джимми, но не может удержать и разливает половину супа в песок. Я сажусь рядом с Джимми на корточки, чтобы помочь ему пить. Может быть, он умирает, думаю я. Может быть, утром он будет уже мертв.

– Я знал, что ты вернешься, – говорит он, на этот раз мне. – Знал. Не превращайся в сову.

– Я не сова, – говорю я. – Ты с ума сошел. Я Рен – помнишь меня? Я только хотела тебе сказать, что ты разбил мое сердце; но все равно я рада, что ты жив.

Вот я это и сказала. С души словно сваливается удушающая тяжесть, и я по-настоящему счастлива.

Он улыбается мне – или той, за кого меня принимает. Слабо, насколько позволяют обметанные губы.

– Вот опять, – говорит он своей больной ноге. – Слушай музыку.

Он склоняет голову набок; на лице – экстаз.

– Музыку не убьешь, – говорит он. – Не убьешь!

– Какую музыку? – спрашиваю я, потому что ничего не слышу.

– Тихо, – говорит Тоби.