Проклятие, как же она ненавидела Сипани!
Сотворить чудовище
Сотворить чудовище
– Отец, что такое мир?
Бетод, моргая, посмотрел на старшего сына. Скейлу уже одиннадцать, а мира за всю свою жизнь он, почитай, и не видел. Разве что считаные мгновения. Просветы в кровавом мареве. Пытаясь сообразить, что же ответить, Бетод вдруг понял, что и сам толком не помнит, как выглядит мир.
Сколько уже лет он живет в непрерывном страхе?
Он присел на корточки перед Скейлом и вспомнил, как его собственный отец, скрюченный болезнью и старый не по годам, так же сидел перед ним на корточках. «Бывают такие люди, которые ломают то, что попадается под руку, лишь потому, что могут это сделать, – прошептал он тогда. – Но война – это последний довод вождя. Только начни войну – и ты при любом ее исходе проиграл».
Несмотря на все одержанные победы, на все невероятные удачи, на то, что враги неизменно уходили в грязь, все притязания подтверждались, и все земли захватывались, Бетод год за годом проигрывал. Теперь он это видел.
– Мир, – сказал он, – это когда все враги примирились, все долги крови оплачены, и все согласны со сложившимся положением дел. Во всяком случае, более или менее согласны. Мир – это когда… когда никто ни с кем больше не сражается.
Скейл, нахмурив лоб, обдумывал услышанное. Бетод любил его, конечно же, как не любить сына, но даже он был вынужден признать, что мальчик не из самых сообразительных.
– Если так… то кто же побеждает?
– Все, – сказал Кальдер.
Бетод вскинул брови. Его младший сын соображал столь же быстро, сколь медленно это делал старший.
– Совершенно верно. Мир – это когда победителем оказывается каждый.
– А Гремучая Шея уверяет, что, пока ты жив, никакого мира не будет, – сказал Скейл.
– Уверяет. Но Гремучая Шея из тех людей, кто очень легко разбрасывается словами. Уверен, что, подумавши, он переменит свое мнение. Тем более что его сын сидит на цепи у меня в застенке.
– У