А пальцы, оказывается, дрожали. И слюда превращалась в пыль. Она сыпалась, смешивалась с пылью, которой стала земля. И глупо было не понять, что — все. Что теперь уже окончательно — все. Что потеряно Оружие. Потеряно. И как будто ничего не осталось. Ничего не держит здесь…
Что-то стояло в горле горячим болезненным комком.
А лицо Древнего, шагнувшего из темноты, помнилось отчетливо. До последней морщинки.
Эльрик бессмысленно смотрел на перстень Джэршэ, пылающий в утренних сумерках собственным внутренним светом. Перстень, который сам оказался на пальце, когда Древний подошел к костру. Перстень, который защитил его.
Зачем?
Элидор сказал:
— Может, пригодится.
Может.
Такой неожиданной, бессмысленной и от этого страшной была потеря, что всплыло постыдное, горестное недовольство, беспомощная злость:
— Зачем теперь жить?
Оружие.
Ерунда. Мелочь. Дешевка. Разве в этом смысл? Разве оно — цель бесконечной дороги? Разве…
Какая, к акулам, разница?