Оставленные в Петербурге и его близких и отдаленных пригородах батальоны и роты «миротворцев» начали сдаваться в плен еще 22-го. Еще когда у национальных гвардейцев 42-й и 29-й дивизий все шло еще довольно неплохо. К 24 января «Зона урегулирования "С" была ликвидирована почти полностью. Собственно, как раз за исключением нескольких десятков квадратных километров, еще удерживаемых остановленными так недалеко до их цели частями, прорывающими окружение. К середине 25-го все закончилось полностью. К финской границе вышли почти 130 человек в составе нескольких мелких групп и поодиночке сумевшие избежать обнаружения и уничтожения с воздуха. Со средствами воздушной разведки, в частях второй линии у русских до сих пор было весьма паршиво, а очередной снегопад начался в самое нужное время, не дав сделать разгром полным, абсолютным. Пеший марш спасшихся «миротворцев», прорыв изможденных людей по льду и по снежной целине сам по себе мог бы стать сюжетом для приключенческих романов и кинофильмов. Останься их сторона победительницей, наверняка они были бы и написаны, и сняты. Так – нет. После формальной сдачи финским пограничникам вырвавшиеся из России американцы и хорваты были интернированы: для них война завершилась.

Между тем для попавших в плен в растянутом треугольнике между Выборгом и Гвардейском на севере, Гатчиной на юге и Отрадным на востоке ничто еще не закончилось. Американцы, поляки, испанцы, хорваты, чехи, эфиопы и нигерийцы. Им было чего бояться. Съемкам со спутников и с самолетов-разведчиков, рассказам переходящих линию фронта очевидцев и даже перебежчиков до сих пор как-то старались не верить. Не хотели верить. Теперь пришлось.

От города и пригородов не осталось почти ничего. От города, известного всем. От пригородов, известных сотням миллионов. В относительной целостности остались несколько десятков квадратных километров в самом центре: бывшая «темно-зеленая зона». Сотни не относящихся к ней городских кварталов были превращены в руины или почти в руины – в кучи кирпичного щебня, в топорщащиеся гнутой арматурой нагромождения бетонных плит; выгоревшие остовы бывших домов тянулись иногда на многие сотни метров без перерыва. Только трезвый подсчет позволял отнестись к ужасающей картине чуть спокойнее: отдельные дома, отдельные объекты инфраструктуры были пусть повреждены, но все же целы. Даже 2–3 более-менее сохранившихся дома на квартал делали его «живым», обитаемым, а кое-где дело было чуть лучше. Живые здесь остались. Поразительно, как живуч человек…

Но и десятки квадратных километров почти сплошных руин – это было совершенно не ново, это не привлекло бы большого внимания. В конце концов, несколько городов «Восточноевропейских демократий» выглядели сейчас ровно так же: а уж их-то обывателям мира показывали по всем телеканалам с утра до вечера. Здесь дело было в другом.