Могильер, у меня кончается терпение…

И никакой обременительной свободы воли. Отбрось ненужные части. Части, сочащиеся выделениями, части, которые думают о чем-то помимо чувственного удовольствия. Жизнь после смерти богата удовольствиями…

Оставь меня на хер в покое, Могильер.

С чего бы? Покой холоден, покой – это ледяная бездна, глубже, чем та, в которую ты заглядывал у «Мивцемди». Зачем же я оставлю там моего закадычного дружка. Отправившего мне столько душ…

Ну все. Держись, сука…

Я резко очнулся, весь в испарине. Таня Вардани сидела на корточках неподалеку, поглядывая на меня. За ее спиной неподвижно парил марсианин, слепо озирая пространство под собой, словно один из ангелов собора Андрича в Ньюпесте.

– Ты как, Ковач?

Я прижал пальцы к глазам так сильно, что поморщился от боли.

– Не так, наверное, плохо для покойника. А ты чего не исследуешь местность?

– Дерьмово себя чувствую. Может, попозже.

Я выпрямился и сел ровнее. На противоположном конце платформы методично трудилась Сунь, ковыряясь в электронных внутренностях буя. Цзян и Сутьяди стояли рядом с ней, негромко переговариваясь.

Я кашлянул:

– У нас довольно ограниченный объем этого «подольше». Думаю, Сунь управится быстрее чем за десять часов. А где Шнайдер?

– Ушел с Хэндом. А ты сам чего не осматриваешь Коралловый замок?