Я достал «Рапсодию» из кобуры внизу грудной клетки и прижал к рабочей поверхности на груди. Она пристала, легко доступная в доли секунды, – если, конечно, у меня будут свободные руки. При перспективе встречи с полным утесом голодных перепуганных рипвингов, которые будут защищать детенышей, я бы предпочел свой тяжелый бластер «Санджет» на спине, но им бы я ни за что не смог управлять с толком. Я скривился, сдвинул маску и снова проверил инфоджек. Сделал глубокий вдох и потянулся к следующим опорам.
Теперь утес стал выгибаться, выпирать, вынуждая лезть под углом в двадцать градусов, отклоняясь назад. Путь, по которому шел Нацуме, петлял по скале, руководствуясь редкой доступностью достойных опор, и даже при этом возможности отдохнуть были редки и разбросаны далеко друг от друга. Ко времени, когда изгиб сгладился обратно до вертикали, руки у меня болели от плеч до кончиков пальцев, а горло саднило от учащенного дыхания.
Я нашел помеченную на дисплее диагональную трещину, передвинулся к ней, чтобы уступить место остальным, и вбил в нее руку по локоть. Затем вяло повис для передышки.
Запах ударил в ноздри в тот же момент, как я увидел тончайшие белые нити, болтающиеся сверху.
Маслянистый, кислый.
Я вывернул голову и посмотрел вверх для подтверждения. Мы были прямо под гнездом колонии. Вся поверхность скалы была залеплена толстым слоем сливочно-белой паутинной секреции, в которой плавали эмбрионы рипвингов и в которой жили первые четыре месяца созревания. Очевидно, где-то прямо надо мной выросшие птенцы вырывались из нее и либо взмывали, либо неумело наворачивались головой вниз навстречу дарвиновскому финалу в море.
Я напряг нейрохимическое зрение и осмотрел колонию. Тут и там на выступающих утесах в белой массе чистились и трепали крыльями темные силуэты, но было их немного. «