— Похоже, что ничего. Показалось, — ответил Эрвин. Тихо, одними губами. Глаза сошлись в нитку, губы — сведены… Тишина упала вокруг. Что-то блеснуло — вдалеке, у кромки зеленого леса.

Машину тряхнуло, бэха ушла в поворот. Тяжело, круша волнорезом зеленые ветви. Раздвинула носом кусты.

— Нет, не показалось, — прошипел Эрвин под нос. За зеленой стеной — старые стальные ежи. И мертвецы — кучей у их подножья. Уже другие, человек десять, друг на друге, вповалку — там где накрыла пулеметная очередь. Эрвин спрыгнул, поворошил тела — оливковые, одинаковые, фабричной работы куртки, белые и зеркальные лица, перечеркнутая молния на рукавах. Брошенная газовая горелка. На треноге — тяжелый лазган. Мигнул, запрыгал в глазах солнечный зайчик. Отразился на руке мертвеца — россыпью мелких серебряных точек. Эрвин поворошил сапогом, наклонился. Увидел кресты. Маленькие серебряные кресты — штук двадцать, на тонкихалых шнурках, небрежно свитых на запястье в косу.

— Эрвин, кто это? — окрикнула его Ирина — сзади, из бэхи.

Кожа шнурков — вся крови. Эрвин отшвырнул руку мертвеца, поднялся — рывком, брезгливо вытирая руки.

— Мародеры, — ответил он кратко, — бог знает, кто и откуда взялись.

— Но пушки у них серьезные, — добавил он позже, запрыгивая обратно в БТР, — не устрой они эту гадость, не блесни мне в глаза прицелом потом — выехали бы мы без задней мысли прямо под лазер. А эта машинка, — Эрвин кивнул на тупорылый, поникший на треноге лазган, — бэху разрежет пополам, не поморщится.

— Откуда? Кто они такие?

— Я знаю? — огрызнулся Эрвин — тяжело, страшно. Защипало в глазах. Дым тянулся с востока, затягивая взор, ложился серой тенью на лица.

— Вчера тихо было. А сегодня проснулись — мир обезумел, Фиделита горит, на тропах бог знает какая мерзость творится.

Ирина потянулсь, коснулась пальцем щеки. Прямо по линии — черному следу «тари», еще свежему, с каплями крови. Выдохнула. Засвистела птица над головой. Эрвин сморгнул — так странно дрогнул, «поплыл» ее голос.

— Эрвин, они ясень сломали….

«Какой ясень? — спросил он себя и так же мысленно выругался — по матери, страшно. Не важно, какой. На лице Иришки — слезы. Текут прямо по черной, тонкой вязи…»

— Прости. Плохо у нас с тобой начался медовый месяц.

— Идем назад, — сказала она. Упрямо, не допуская возражений.

Эрвин молча кивнул, катая желваки на скулах. Затрещала ткань за спиной — Миа ходила меж мертвецов ритмично взмахивая кривым ножом. Спарывала с рукавов шевроны с перечеркнутой молнией. Бэхе на украшение…

«Хорошо хоть — не черепа» — поежился Эрвин, глядя на ее методичные движения. С востока плыл черный дым. Ветер трепал на дереве серую тряпку. Плакат, тот самый «Дорога к свободе». Миа выпрямилась, крикнула что-то. Протяжно: печальный, чуть торжественный звук. Эрвин поежился, почему-то решив, что не хочет сейчас его понимать. Срезанные шевроны повисли на нитке — ожерельем, на пулеметных стволах.