Хлюпнул по грязи сапог. Эрвин обернулся, увидел Ирину. Дождь хлестал по лицу, стекал белыми струями по скуле, прямо по черным, тонким линиям татуировки.

— Укройся, ты сама не своя…

Бросил Эрвин, дернувшись навстречу. Брезент скользнул под ладонью, Эрвин потянулся кее плечам… Ирина мягко отстранила его руку.

— Ничего. Все равно уже мокрая, вся. А дождь — теплый. Эрвин… Забыла тебе отдать. Возьми.

Мягко хрустнула пуговица, по глазам белой тенью — расстегнутый ворот. «Укройся, промокнешь» — хотел сказать Эрвин, но не успел. Куртка застегнулась опять, а в руки Эрвину скользнула деревянная палочка.

— Что это? — Эрвин взял. Машинально. Кусок дерева в две ладони длинной. На толстом конце рисунок — в пару умелых линий ножом, скупых и точных. Знак Фиделиты — дева, ведущая коня в поводу. Красиво. И ниже, по белому дереву — недлинный ряд черных зарубок — штрихов.

— Это палочка, — пояснила Ирина и замерла, видя его недоумение, — Ой, забыла объяснить. Так в Фиделите отмечали трудодни, заработок. Эта твоя, за пластиковый ангар — еле выбила из Хуана тогда. Эрвин, я ведь хотела там остаться. Совсем. Договорится с Хуаном, поставить дом и зажить — просто. Подальше от всего — уставов, приказов интриг и стальных коридоров. С тобой. Просто…

— Ириш, ты чего?

— Ничего. Уже ничего. Совсем заклевала всех. Прости, я скоро приду в норму… А еще я накладную на этот рояль нашла. В Сан Торрес, для музыкальной школы квартала святой Инны. Как в одном мире может существовать музыкальная школа и этот кровавый кошмар — прости, в голове не укладывается.

Они не заметили, как обошли лагерь. По кругу, скользя по черной, размокшей земле. Дождевой полог раздвинулся. Беха показалась на миг — вся. На волнорезе что-то белело. Губы у Иры — белые и дрожат. Насчет «остаться» — это она, конечно, сгоряча. Блажь, глупость клиническая, с ее-то происхождением и карьерой — идиотизм, но… Эрвин честно собрался это сказать. Но, вместо — скрипнул зубами:

— Никак. Держись, родная, кошмар — кончится.

— Обещаешь? — а у нее улыбка — тихая. Доверчивая, какая-то детская. Такая, что захотелось улыбнуться в ответ. Прижать, погладить по голове, сказать — ласково:

— Да… Любой кошмар кончается, рано или поздно. Однажды проснешься — и будешь гадать, не приснилось ли тебе все это.

«Вот только народу для этого придется перебить, — угрюмо подумал Эрвин. Ирина улыбнулась. Вдруг. Мысль скользнула по голове — от висков к черепу, гремучей змейкой, — сколько бы не было. Всех. Сами напросились».

Ирина кивнула. Под ногами зашипела змея. Эрвин повернулся — на миг стало не по себе. Сверху, на капоте — белая кость, зубы, черные провалы глазниц. Череп. На самом верху, шапкой на тупом ноже волнореза. Кто-то- ДаКоста, наверно, глумясь, вставил в зубы мертвецу размокшую сигарету.