– Свой это, товарищи, прикомандирован к танку, все путем, так что мордобой отменяется, да здравствуют лендлиз и дружба народов больших и малых.

Русские что-то проворчали, но расслабились, хотя особого дружелюбия по-прежнему не проявляли. Да и с чего бы?

– Я тут навроде комиссара или политрука, если по-новому, – сообщил грушеголовый, – потому что я самый образованный. До войны по финансам специализировался, работал сейфовым в наркомате. Советская власть – она тоже умеет считать деньги, ты, американец, не думай, что мы в бизнесе не смыслим, научились-таки, – тут он подмигнул, – хотя отдельные недоработки покамест имеются. А звать меня, – тут он замялся, – в общем, Злыднем меня кличут! Это потому, что до революции я бордельным работал, можно сказать, пролетарий бордельного труда! Пугал всяких мазуриков в самом что ни на есть процессе…

Злыдень зажмурился, видно, вспомнил что-то, и довольно ухмыльнулся:

– Вот помню… эх, ладно, было, да прошло! Потом пришли большевики, освободили падших женщин, ну и нас заодно, бордельных, ломбардных и прочих малых городских. Ну, я помыкался малость по столичным закоулкам, да и устроился работать в сейф. В наркомате у нас тоже бывало весело. У меня-то в сейфе помимо секретных протоколов завсегда бутылка-другая спиртного напитка имелась. Полезет в сейф какое-нибудь канцелярское мурло за пузырем, а я ему: «Бу-у!»

– Уймись, Злыдень, – беззлобно прервал его пожилой, тот самый, с обгорелыми ушами. – Ну право слово, какой из тебя политрук? У тебя только твое «Бу-у!» на уме, хотя, надо сказать, несмотря на свои мелкобуржуазные замашки, броневой ты хороший. Если бы не ты, сгинула бы наша бэтэшка, а заодно и мы вместе с ней. Панцерцверги болванку прямо в лоб влепили, – пояснил он Кукараче, – и если бы не наш броневой – хана бы нам всем. Хотя танк все равно списали, а нас вот сюда…

– Уж да! – приосанился Злыдень-броневой. – А все потому что опыт! Сейф – это ведь тоже броня. Меня так просто не вскроешь. Во, глянь!

Он стащил с головы шлем-камилавку, и Кукарача увидел жуткий багровый рубец, пересекающий лысую голову от бровей до затылка.

– Шатун, – коротко отрекомендовался пожилой. – Сам из паровозных, котловым служил, в Гражданскую состоял при бронепоезде «Федор Раскольников», а до этого с цыганами кочевал, из таборных я, стало быть, при кузне обретался. Так что с железом с младых когтей накоротке. На войне с первого дня, начинал на Т-26 поршневым, потом на БТ-7, уже моторным, горел три раза, теперь вот здесь.