– Найл, ты где? – прокричал в отдалении голос Доггинза.

Теплая жидкость, скатившаяся по щеке, начала вдруг жалить. Найл, нагнувшись, зачерпнул пригоршню мутной водицы и плеснул себе на кожу.

– Что случилось? – осведомился Доггинз.

– За нами кто-то следует. – Кожу жгло немилосердно. Найл смочил носовой платок и приложил к щеке. – Это то самое, похожее на лягушку. Плюнуло в меня.

Они постояли минут пять, вслушиваясь: ничего, тихо.

– Ты по-прежнему считаешь, что оно безвредно? – спросил Доггинз.

– Теперь уже нет. Я видел его зубы. Существо определенно плотоядное.

Доггинз посмотрел на небо.

– Надо бы двигаться дальше.

Мысль у всех была одна: ночевать на болоте нежелательно. Вскоре после того, как пошли дальше, щека у Найла разгорелась не на шутку. Минут через десять пришлось остановиться и снова охладить ее водой. Доггинз поглядел на Найла с беспокойством.

– Краснеть начинает. Какой-нибудь яд, не иначе.

– У меня однажды на одного из матросов напала плюющаяся кобра, – заметил Манефон. – Так он едва не ослеп.

При мысли о том, что значит ощутить подобное жжение в глазах, Найл невольно содрогнулся.

Они продолжали идти по тропе через вмятый в грязь тростник. Грязь становилась все жиже; ясно было, что только толстый ковер из стеблей не дает увязнуть в ней по колено. Пробираться по этому податливому покрытию было утомительно. От липкой жары потело тело; одежда взмокла так, будто они купались.

Кстати, стена из тростника постепенно редела, и стебли становились короче. Время от времени издали доносилось ворочание бронированного чудовища, идущего где-то впереди. Найл то и дело оглядывался через плечо, но двуногих лягушек теперь не замечал. Поддерживать бдительность на прежнем уровне становилось все труднее; единственное, чего хотелось, это отыскать где-нибудь место посуше, куда можно приткнуться и передохнуть.

Внезапно Манефон рухнул сквозь вдавленный тростник и очутился по пояс в воде. Он шел впереди, к тому же из троих был самым тяжелым. Товарищи помогли ему высвободиться, затем выковыряли его застрявший в грязи парусиновый башмак. Пробираясь ощупью, Найл почувствовал, как что-то шевельнулось на запястье, и отдернул руку. Оказывается, по предплечью взбиралась черная пиявка размером по меньшей мере сантиметров пять. Он с отвращением сшиб червя и, сорвав пригоршню мокрой травы, стал яростно оттирать его слизистый след.

Постепенно становилось ясно: зря они двинулись этой тропой. Вместе с тем мысль о возвращении этой дорогой нагоняла тоску. Они остановились в нерешительности, раздумывая, что делать дальше. И тут об усталости заставил забыть жуткий, исполненный муки рев. Реву вторили тяжелые неистовые всплески. Еще один взрев – сдавленный – и сразу внезапная тишина.