Внутри его кипела ненависть. Ненависть к Гармонии. Ненависть ко всему миру.

И да. Ненависть к самому себе.

– Почему? – спросил Вакс.

– Потому что ты этого потребовал.

– Я этого не делал!

– Делал. Часть тебя сделала. Та вероятность, которую я вижу, один из возможных Ваксиллиумов – они все суть ты, но не объединены в одно. Познай себя, Ваксиллиум. Ты бы хотел, чтобы ее убил кто-то другой? Тот, кого она не знала?

– Нет, – прошептал он.

– Ты бы хотел, чтобы она жила, чтобы ее разум остался порабощен? Испорчен тем проклятым штырем, который навеки оставил бы шрамы, даже если бы его заменили?

– Нет.

Вакс плакал.

– И если бы ты знал, – не сводя с него глаз, продолжал Гармония, – что никогда не сумеешь нажать на спусковой крючок, если на глазах твоих не будет пелены? Если бы ты понял, что сделала бы с тобой правда – остановила бы твою руку и заключила бы ее в вечную ловушку безумия, – что бы ты тогда у меня попросил?

– Не говори, – зажмурившись, прошептал Ваксиллиум.

Молчание как будто продлилось вечность.

– Мне очень жаль, – ласково произнес Гармония, – что тебе так больно. Но мне не жаль, что я заставил тебя сделать то, что сделать следовало.

Вакс открыл глаза.

– И когда я сдерживаюсь, когда рука моя не защищает тех, кто внизу, я вынужден так поступать, опираясь на веру в то, что люди способны справиться сами. – Гармония бросил взгляд на красную дымку. – И еще я занят другими проблемами.

– Ты не сказал мне, что это такое, – заметил Вакс.

– Потому что не знаю.

– Это… меня пугает.

– Так и должно быть.