— Стыдно! — неожиданно выкрикнул Йеллин. — Какой стыд! Вот уж не думал, что услышу такое, — в этой комнате говорят о предательстве!

Старик дрожал от ярости, его горящий взгляд метался между Геновичем, Гартманном и Стэнли.

— Временщики, вы забыли о чести! — эхом откликнулся Дюплезис. — Пока на это можно было смотреть… как на клуб любителей игры в Правительство, вы все сносили молча. И вот теперь, когда разговор зашел о настоящем деле, вы бросаете все на тех, над кем раньше посмеивались в кулак Вы, в вашей клоунской чужепланетной одежде, разговаривающие только на варварском наречии, вы забыли манеры порядочных людей. Что ж, отлично — возвращайтесь в свои банки, в свои стряпчие конторы, за баранку машины коммивояжера. Обратно к своим закопченым кухонным котлам! Вы нам не нужны! Те из нас, кто помнит о том, что такое родина, и все эти годы ждал начала освободительной войны, сделают все сами без вас — мы, старики, сделаем это вместо вас! Все, что потребуется!

За ним подали голос другие: Асманди, медленноречивый Домбровски, Джонс — со всех сторон неслись разгневанные возгласы. Хармон оглянулся на Геновича, сидящего посреди шума и гама понурив голову, дав возможность Стэнли, Гартманну и их сторонникам спорить и пререкаться с Йеллином и ему подобными. Лицо Геновича сделалось пепельно-серым, и Хармону внезапно стало его очень жалко.

— Господа! — Вайерман все еще держался непоколебимо. Его крепко сжатые губы были почти не видны, но слова, с которыми он обратился к Хармону, звучали твердо и отчетливо: — Мы еще не слышали мнения нашего премьер-министра.

Хармон ощутил на себе давление множества взглядов, впившихся в него из всех углов комнаты. Но среди всех этих глаз он различал только глаза президента. Секунду они смотрели друг на друга, оба замерев на своих местах, — Хармону припомнились первые дни на Чиероне, Нола тогда все время болела, а он должен был работать, уходил на всю ночь, оставляя ее совсем одну. Потом, когда она умерла, он все равно продолжал трудиться, потому что не в его натуре было сидеть сиднем или голодать. Теперь у него есть все — положение на службе, отличное жилье, репутация.

Сплотить кабинет будет трудно, очень трудно, почти невозможно. Президент предлагает им смертельно рискованный план; если план провалится, это будет означать конец им всем, в лучшем случае как работоспособной команде, конец надежде на освобождение Земли, тем более что план практически обречен на провал, в них уже нет согласия, их раздирают горечь и стыд, все готово рухнуть, едва начавшись. Что требовать от смертного? — он слаб.