Хобарт меланхолично замолчал. Его лицо выражало мудрую грусть. Из услышанного Вайерман не понял почти ничего.

— Вы напуганы, доктор? — спросил наконец он.

— Напуган ли я? — Хобарт побледнел. — Напуган?

Он вскочил на ноги с искаженным лицом.

— Не смейся надо мной, мальчишка! Кто ты по сравнению со мной — пустое место! Я всегда знал точно, куда иду. На пути к своему теперешнему положению я не допустил ни одной ошибки. Я всеми уважаем, я состоятельный человек, я отлично знаю свою работу.

— В этом никто не сомневается — ведь пришельцы вас уже классифицировали.

Сказав это, Майкл пожалел о своих словах — такая глупая была насмешка. Что-то расстроило Хобарта, и он не мог понять что, но ясно было одно — этот человек воспламенялся так же легко, как и горные повстанцы. Возможно, Хобарт был неправ, но наверняка он был образованней и мудрее Майкла. И он имел серьезные основания для раздражения. И если Майкл не понимает их причин, то в этом только его вина и ничья другая. А права смеяться над Хобартом он, конечно, не имеет. Он вообще не имеет права смеяться над кем-то.

Но реакция Хобарта все равно поразила его — словно он дал ему пощечину или выплеснул в лицо стакан воды.

— Да, черт возьми, они классифицировали меня — ты прав! Тринадцать лет назад! Но где был бы я сейчас, что делал и как бы жил, если бы тогда этого не случилось? Что со мной стало за эти тринадцать лет — разве я хоть сколько-то изменился? Как по-вашему, Вайерман? Я отличный психолог и всегда был им: это мое призвание. В свое время у меня был неплохой голос, я пел. Хорошо исполненная ария Дон-Жуана до сих пор волнует меня больше, чем любое успешное достижение собственной жизни, и очень часто я вижу себя во сне выступающим на сцене в опере! Я пишу картины — по воскресеньям. Я занимаюсь скульптурой. У меня есть всяческие… — Хобарт поморщился, словно от презрения к самому себе, — всяческие хобби. Вот именно, хобби, потому что сейчас уже слишком поздно думать о другом. Я специалист своего дела. Браться за что-то еще я не имею права. По результатам тестов тринадцать лет назад был сделан вывод, что я могу стать отличным психологом, а во всем остальном не достигну вершин. Тесты были совершенно правы — сейчас я в них собаку съел, я исследовал тысячи случаев и наблюдал за своими пациентами по многу лет, и я знаю, что говорю. Пришельцы правы — и я не могу сегодня заново пройти тест, потому что сейчас, в пятьдесят, среди всего прочего узнать, что когда-то давно произошла страшная ошибка и я должен был учиться пению и ставить голос, будет не просто горько — это убьет меня. Как может функционировать общество, если его специалисты будут покидать свои места просто из каприза или под влиянием внезапного порыва? Но что делать, Вайерман, если мне вдруг неожиданно захочется до смерти узнать, чем я стал бы, если бы тринадцать лет назад моя жизнь пошла иначе, если бы мир развивался по-другому? Возможно, что в этом случае я мог бы стать не просто хорошим врачом, но великим человеком, певцом. Но я не задаюсь таким вопросом, и что же удерживает меня от этого? Я боюсь, вы сказали? Да это так — я боюсь. Но соблазн так велик — как велик соблазн, черт возьми!