– Я только сейчас понял, насколько ты невменяем! – проорал Текоа. – Теперь надо действовать быстро, иначе вся крепость вымрет. Мы не должны допустить, чтобы бо́льшая часть народа перемерла. Нужен карантин, и причем срочно!

– Что конкретно ты предлагаешь?

Роупер уселся в кресло и уставился на легата, рыскающего взад-вперед по комнате. Сделавшаяся тихой Кетура села на краешек кровати рядом с плащом отца.

– Кордоны из легионеров перед каждой улицей, где замечена инфекция. Никто не должен входить туда или выходить.

– Людям это не понравится, – заметил Роупер.

Текоа посмотрел на него с изумлением. Он быстро прошагал к креслу, в котором сидел Роупер, и наклонился к самому его лицу.

– Ты еще не понял, милорд Роупер? – спросил он, почти не шевеля губами. – Когда на улицах вырастут горы из гниющих трупов; когда ты будешь блевать от запаха горящей плоти; когда целые кварталы вымрут за считаные дни – ты увидишь, как это понравится людям!

Инстинктивно Роуперу хотелось возмутиться тем тоном, каким Текоа давал свои советы, но фактически он опять почувствовал себя ребенком. Решение, им предложенное, было очевидным и одновременно ужасным, как песок во рту.

В течение часа легионеры были выведены из казарм и расставлены у входов в улицы, над дверями которых висели пучки сена. Солдаты выстроили баррикады из бочек, телег и столов и охраняли их день и ночь. Граждане с карантинных улиц вначале пришли в ярость, но вскоре притихли и отступили в свои дома. Солдаты стали продавать им еду, не забывая при этом отмачивать в уксусе металл, который брали в качестве оплаты, для того чтобы не подхватить заразу. Кроме того, они скидывали с баррикад вязанки дров, которые в темное время суток разбирались гражданами, оказавшимися в заточении. И повсюду в крепости носился горький запах дыма от сжигаемых на жаровнях трав – вездесущий как холод.

С каждым днем смертей становилось все больше. Ежедневно с рассветом из домов выносились трупы и складывались на мостовую. Кучи мертвых тел росли посреди улиц в течение всего дня, пока наступившая ночь не приносила в крепость относительный покой. Тогда разбросанные у баррикад вязанки дров подбирались и раскладывались вокруг мертвых тел, развернутых лицами на восток. Никто, кроме родственников, не имел права прикасаться к трупам, поэтому они так и сжигались на тех улицах, на которых их настигла смерть. Костры горели дымно и жутко. К утру от тел часто оставались только кучки белого пепла с торчащими из них обугленными конечностями. Останки складывались поплотнее – под следующий ежевечерний костер.