— Еще Чернышевский в свое время говорил…

И неожиданно хриплым басом, каким, очевидно, по ее представлению, должен был говорить наш великий критик, закончила:

— Я с детства любил историю.

То, что еще минуту назад было девятым «В» классом, теперь утробно булькало в пароксизме неистового хохота. Аморфная масса медленно стекала под парты на пол и подергивалась там в мучительных конвульсиях телячьего восторга.

Ольга Борисовна бесследно испарилась, а на ее месте скоропостижно образовалась некая Оленька, принимать которую всерьез никто из нас уже не мог.

А вот учительницу литературы Бабу-Женю принять всерьез пришлось. Читая вслух художественную прозу, а тем паче стихи, имела она исключительную привычку стоять боком к классу и, прислонившись массивным, но элегантным задом к столу, раскачиваться в такт чтению. Стол, в свою очередь, безукоризненно подчиняясь третьему закону Ньютона и превозмогая силу трения, миллиметр за миллиметром подвигался в сторону, противоположную той, в которую смотрело одухотворенное лицо Бабы-Жени.

Случалось, стол проползал за урок до метра с лишним.

Дабы хоть чуть подсластить научный гранит, который приходилось усердно грызть на ее уроках, мы на перемене устанавливали стол посередине, мелом чертили на полу прямую линию, как бы заранее обозначая траекторию будущего движения, а затем делили эту линию на сантиметры. И держали пари — на сколько сантиметров Баба-Женя спихнет стол сегодня. Ставки, в основном, были небольшие, зато азарт — дай бог любому ипподрому. Весь класс, затаив дыхание, наблюдал за торжественно-поступательным движением стола. Напряженную тишину Баба-Женя склонна была расценить как бесспорный признак взаимопонимания и взаимоуважения.

Но такое положение вещей избаловало ее до предела: она не оставляла безнаказанным малейшее шевеление или шорох, считая, по-видимому, что, пользуясь такой популярностью у учеников, имеет право на повышенную строгость. Даже директор, который частенько захаживал посидеть на ее уроке (где еще послушаешь тишину?), боялся кашлянуть на своей «Камчатке».

Но однажды в ледяной пустоте паузы, когда Баба-Женя уже открыла рот, чтобы вылить на нас очередной ушат чистых пушкинских строк, откуда-то снизу, со стороны двери, прозвучал тоненький-тоненький прозрачный писк.

От неожиданности рот Бабы-Жени, по дверному клацнув, закрылся: «Как?! Кто посмел?! Раздавлю!!!» — ее удавий взгляд медленно сползал по двери вниз.

Там, на пороге класса, словно на пороге жизни, как олицетворение чистоты и дружелюбия, сидел серо-голубой пушистый котенок. Низким, дрожащим голосом, полным возмущения и в то же время удивления, Баба-Женя прорычала со свирепым присвистом: